Электронное издательство
 |
 |
||
|
Люциус и Драко (отец и сын).
Кадры из фильмов "Гарри Поттер и тайная комната" (слева),
"Гарри Поттер и прицн-полукровка" (справа)
|
|||
Драко Малфой – немаловажный персонаж «поттерианы», хотя и занимает далеко не главенствующую позицию в истории Мальчика-который-выжил. В романе он функционирует именно так, как нужно Роулинг, являя собой характер-тип. Он не только временная, «уменьшенная» замена настоящему антагонисту Поттера на период его школьных будней, но и яркий образчик того викторианского пульса, который бьётся в семикнижии тётушки Ро, так сказать, мысли семейной по-английски: проблемы чистоты крови, родовой доминанты, аристократии викторианства, вырождающейся в декадентство.
Драко Малфой родился 5 июня 1980 года и был назван по древней традиции материнского рода Блэков в честь одного из созвездий – Дракона. Однако гордое и сильное имя мальчика разбавляет фамилия отца – Малфой, от древнефранцузского «mal foi» или «mal foy», что означает «недобросовестность» или «вероломство». Эта противоречивость, заданная еще при рождении, определяет бинарный характер Драко Малфоя, что, кстати, вполне соответствует его знаку зодиака - Близнецы. Для «двойных» знаков (типа Рыб или Близнецов) главной целью в жизни становится поиск своей второй духовной половины, некоего alter ego. В случае Драко Малфоя таким альтер-эго становится Гарри Поттер, тоже двойственный и непрестанно колеблющийся субъект. Возможно, такой статус несколько завышен, но чёткое противопоставление наряду с некоторыми точками пересечения имеет место быть. Loci communes для обоих – материнская защита, оберегающая их на протяжении всей жизни. Однако, разбросанные по разные стороны баррикад в общем массиве волшебного мира, Гарри и Драко заведомо антагонизированы даже на школьном, межфакультетском уровне. Если в Поттере искусственно давят женское, «лунарное» начало, постоянно выбрасывая его на передовую, чтобы он научился владеть не только материнским щитом, но и отцовским мечом, то в Малфое убивают «солярность» - в угоду чистокровному роду, владеющему Тёмными Искусствами.
Древний материнский род Блэков, ревностно оберегающий чистоту крови и приверженность к Тёмной стороне Силы, обширен и, так или иначе, затрагивает своими ветвями многих. По матери Драко Малфой находится в родстве с Нимфадорой Тонкс, с семейством Уизли, с Поттерами. То есть основная нагрузка кровных связей приходится именно на материнскую линию. Можно говорить о том, что род у тёмных волшебников числится по матери, скрытно, подспудно, в то время как внешняя, социальная форма, естественно, патриархальная. Яркий пример – Том Реддл, полукровка, чья мать Мероуп Гонт (в переводе «РОСМЕН» – Мракс) – прямая наследница Салазара Слизерина, а отец – самый обычный маггл, которого Том всю жизнь презирал и от имени которого, в конце концов, отрекся, назвавшись Вольдемортом.
Отец Драко Люциус Малфой обладает авторитетом в обществе, занимает высокий пост в Министерстве магии, он Пожиратель Смерти и до определенного момента находится на хорошем счету у Тёмного Лорда, но за ним не стоит мощная, многовековая сила родовых регалий, по крайней мере, в романе не упоминаются его корни. Зато род его жены Нарциссы расползается в мире волшебников во все стороны, охватывая, так или иначе, практически всех магов. Внешняя поддержка отца и, соответственно ей, ожидания, которые Люциус возлагает на своего отпрыска, носят чисто социальный, карьерный характер, затрагивают лишь сферу маскулинной, иерархически выстроенной структуры положений в обществе. Другое дело – ожидания материнского рода, которые довлеют над Драко чуть ли не больше, чем отцовские. Слишком громоздкая ноша возложена на хрупкие плечики мальчика. Честь семьи, чистота имени и крови, аристократизм духа – всё это юный волшебник впитал с молоком матери. Однако еще долго он будет прятаться за родовую материнскую юбку, не в состоянии собственными силами подтвердить и укрепить тянущуюся за ним портретную галерею предков.
Драко не способен оправдать мощь данного ему при рождении имени, он уже из того поколения, на котором появляются следы вырождения фамилии из-за близких кровосмесительных браков. В образе Малфоя-младшего Роулинг показывает ту самую проблему, которая нависала над знатными древними родами (впрочем, не только в Англии), которая становилась очевидной в Викторианскую эпоху, когда фамильные скелеты уже не помещались в шкаф. Кто-то был безумен, как Беллатрикс, кто-то, как Сириус, превращался в позор для семьи, а кто-то, как Драко, был просто слаб и не способен на поддержание статус-кво. Маниакальная забота о чистоте волшебной крови приводит к кризису, когда единственный ребенок кое-как отпочковывается от тождественных ему родителей, похожий на мать и отца в их выродившейся, утонченно-болезненной декадентской сущности. Это как раз случай Драко Малфоя. Преемственность поколений растянулась во времени бесконечной галереей пращуров, чью честь ни в коем случае нельзя посрамить. Все волшебники, отмеченные причастностью к тёмным материнским фамилиям, непременно обучаются на факультете Слизерин, создавая серпентарий в сырых подземельях на дне озера. Роулинг прибегает к очевидной символике в намерении подчеркнуть хтонический характер этого факультета и противопоставляет его факультету Гриффиндор – на всех уровнях романа, фабульных и более глубоких, метафизических.
Том Реддл – а позже Лорд Вольдеморт – кровно наследует парселтанг – змеиный язык, что уже предполагает его последующую зооморфизацию, потерю человеческого облика в угоду первородной природной сущности древнего тёмного Страха. Декан факультета, Северус Снейп, практикует зельеварение: в отличие от алхимии, которой занимается тот же Дамблдор, - это крайне женский вариант обывательской химии. А юный Драко Малфой, стараясь выполнить приказ Тёмного Лорда, прибегает к попытке отравления – типично женский способ убийства, весьма распространенный, ко всему прочему, в Викторианскую эпоху. Но его жалкие потуги не увенчались успехом. Причинить большой вред Малфой не способен – не хватает внутреннего стержня, мужественности. Именно поэтому Драко кажется слабым и порой даже гротескным персонажем. Но с ним нельзя работать как с отдельно взятой личностью без учёта довлеющих над ним факторов, регулирующих характер и поведение. Это, как уже было оговорено выше, влияние материнской сущности рода Блэков.
Наследный принц крови, Драко с детства привык оперировать теми привилегиями, которыми обладал по праву своего рождения, отсюда его амбициозность, горделивость, презрительность к нижестоящим в статусном плане, привычка получать самое лучшее. Более того, испорченность Малфоя, некая червоточина – это уже наследная черта, особая чёрная метка на уровне генотипа, которую невозможно вывести, только приглушить. Как бы то ни было, агрессия Малфоя редко выходит за пределы вербального выражения: к примеру, он может сколько угодно оскорблять Гермиону, но никогда не позволит себе поднять на нее руку – сказывается воспитание и особая привязанность к матери. Будучи порожден бушующей женской силой, он является ее частью и не способен противостоять.
Когда честь фамилии требует непосильного, на помощь Драко приходит доселе дремавшая вокруг него древняя «лунарная» сущность защиты и оберега. Нарцисса, чувствуя угрозу, нависшую над сыном и родом, просит помощи у Северуса Снейпа, и теперь Снейп вынужден опекать не только Гарри Поттера (по заповеди Дамблдора и в память о Лили), но и Драко Малфоя - того, кого так непростительно проглядел директор, увлеченный натаскиванием Поттера на борьбу с Тёмным Лордом. Попытки Малфоя уподобиться Снейпу в «двойной игре» - уже хороший знак, хотя Драко сильно мешает стоящая за его спиной материнская династия и особое воспитание. Постепенно он делает первые шаги, противоречащие его амплуа, хотя и постоянно рефлексирует, разрываясь между антиномиями, которые не дают покоя и Поттеру. Слабосильный, он плачет в женском туалете рядом с логовом некогда почившего Василиска и уже беззащитен перед победоносным Гарри, но его пассивность в любой последующей битве вынуждает Поттера пойти на мировую. В финале романа оба полностью уравновешенны и гармонично не взаимодействуют, разведенные по двум полюсам, будто разнородные Элементали.
Закончив свою эпопею дежурным британским вензелем, Роулинг обговорила и постфактумное положение Малфоя. Драко продолжает сохранять чистоту крови, взяв в жёны Асторию Гринграсс. Также, по традиции, он нарекает сына «астрологическим» именем – Скорпиус (знак Скорпиона – это стихия Воды). Возможно, так он пытается решить проблему собственной несостоятельности – через приращение и оправдание сильного имени. Но маленький Скорпиус обречен, как и его отец. Ядовитое жало окажется бесполезным, так как родовая связь с Блэками после окончательного падения Тёмного Лорда и отречения от него семейства Малфоев навсегда утрачена. Отпадение от родового древа Блэков, закрепление в своем одиночестве (минимум – мать, жена и сын, как две капли воды похожий на Драко) подчёркивается поведением Малфоя - сдержанной сухостью - и разительно контрастирует с плодящимися семействами Поттеров и Уизли. В то время как свежая кровь магглов периодически разбавляет волшебную кровь рыжеволосого семейства гриффиндорцев, Малфой, замкнутый на сохранении чистоты преемственности дара, калькирует с себя сына - точно так же, как и сам он (единственный сын своей матери), является точной копией Люциуса и Нарциссы.
Жертвенность предполагает неизбежный уход. Это хорошо понимал младший офицер связи Джон Толкиен, выживший в грандиозной бойне на реке Сомме, где за один день на прибрежной полоске шириною в пять миль полегли мёртвыми шестьдесят тысяч английских мальчиков.
«Ненадолго, до истечения сроков», может возвратиться в Средиземье погибший в схватке маг Гэндальф (бессмертный майар Олорин, воплотившийся в человеческом теле), но не хоббит Фродо 2. В отличие от иномирного странника Митрандира, для него смерть – это навсегда. И если закланный Белой Колдуньей на алтаре льюисовский 3 Аслан с рассветом воскресает, то только потому, что он «не очень-то лев». Впрочем, и Богочеловек – единственный, кто может возродиться после искупительной жертвы, – в конечном счете, покидает земной мир, поскольку Его миссия здесь завершена.
С каждой новой книгой о Мальчике, который выжил, мы всё более уверяемся, что он, как и Фродо, раненный глубоко и неисцелимо, должен будет уйти, передоверив свою несостоявшуюся жизнь неунывающему Рону-Сэму.
И всё же этого не происходит. Погибая в решающей схватке с Волан-де-Мортом, Гарри не только не погибает, но, как мы узнаем из эпилога, становится счастливым мужем и отцом.
Почему?
Джоан Роулинг не устает подчеркивать: мертвые не возвращаются. В этом убеждают нас и магические портреты, которые являются отражением личности натурщика, но не его воплощением, и населяющие Хогвартс призраки (тени волшебников, по той или иной причине не решившихся порвать связь с землей) 4, и зеркало Еиналеж (Желаний), облекающее мечту Гарри Поттера о воссоединении с отцом и матерью в зримые образы (но бессильное перенести их по эту сторону зеркала 5), и мнимые воскрешения, всякий раз оборачивающиеся тем большим разочарованием, чем больше они внушали надежд: наблюдающий за Гарри из зазеркалья глаз Дамблдора (точнее, как выяснилось потом, его родного брата Аберфорта), отец Гарри, спасающий его от дементоров (в действительности отогнавшего их патронуса вызывает сам Гарри, вернувшийся в прошлое при помощи маховика времени).
Впрочем, маховик заслуживает того, чтобы остановиться на нем подробнее. Этот занятный колдовской инструмент, как и мантия-невидимка, казалось бы, специально созданный для проказливых подростков и позволяющий героям пережить множество захватывающих приключений, преподносит Гарри печальный урок, который юный волшебник в тот момент (подобно большинству читателей) едва ли успевает в полной мере усвоить.
Однако, прочитав «Дары смерти», мы не можем не задаться вопросом: почему Дамблдор не воспользуется маховиком, чтобы предотвратить гибель родителей и сестры. Ведь в тщетной надежде увидеть их вновь он, привыкший просчитывать последствия своих поступков на много шагов вперед, совершает, пожалуй, единственное в своей жизни безумство: надевает на палец кольцо – крестраж Волан-де-Морта, – даже не попытавшись снять с него магическую защиту.
Впрочем, самые пытливые обратят внимание на эту нестыковку гораздо раньше – прямо по горячим следам событий: если маховик позволяет спасти Гарри от неминуемой смерти, что мешает применить тот же рецепт в отношении Джеймса и Лили Поттер, а также других жертв Волан-де-Морта?
Ответ обескураживающе прост: Гарри остается в живых не потому, что ему удается вернуться в прошлое и изменить ход событий. Всё обстоит с точностью до наоборот: Гарри удается вернуться в прошлое и изменить ход событий только потому, что он не умер тогда у озера. А маховик, при всех его невероятных возможностях, действительно не более чем забавная игрушка. Он способен обратить время вспять, но не способен превозмочь смерть, равно как и любая другая магия.
Быть может, Гарри удается совершить невозможное, потому что он становится первым в истории волшебником, сумевшим овладеть всеми тремя Дарами, обладатель которых, по словам Ксенофилиуса Лавгуда, «победит саму Смерть»? Этот ответ в стиле компьютерных квестов-головоломок (собери три артефакта – перейдешь на следующий уровень) вполне удовлетворил бы любителя конспирологии мистера Лавгуда, однако едва ли он отвечает представлениям самой Джоан Роулинг, неоднократно отмечавшей: избранным Гарри является лишь потому и в том смысле, что на него пал жребий судьбы, но отнюдь не как обладатель неких сверхчеловеческих даров, умений и способностей.
Напрашивается другое решение: главный герой цикла, при всеобщем стечении народа эффектно (и со множеством спецэффектов) спасающий мир, жертвует многим. Однако не он приносит главную жертву. Подлинная жертва, как ей и положено, (на)всегда остается в тени.
Сирота Альбус Дамблдор, за многие годы так и не сумевший смириться с потерей родителей и сестры 6, безумно одинок. Пережив крушение родительской семьи, он никогда уже не сможет завести собственную. Он погибает, так и не став отцом ни в буквальном, ни в иносказательном смысле (для Гарри). Даже в самой отчаянной фантазии невозможно представить отцом и благополучным семьянином угрюмого язвительного Северуса Снегга. Лишенный в детстве родительской заботы и внимания, сирота в собственном доме, он, как и Дамблдор, метафизически бесплоден. Во имя той, кого он любил больше всего на свете, он должен стать мнимым приспешником ее убийцы и неусыпно оберегать ее дитя, зачатое от самого ненавистного ему человека – Джеймса Поттера.
Его жизнь, как и жизнь Дамблдора, – растянувшееся на долгие годы мучительное искупление. Искупление без вины – ибо их детские и юношеские проступки были ничтожны – обычная подростковая резвость, помноженная на подростковое самомнение.
Отвергнутый своей семьей, изгой и одиночка Сириус Блэк погибает бездетным, вынужденный нести на себе груз чужой вины (предавшего родителей Гарри Питера Петтигрю). Та же участь постигает волчьего выкормыша Люпина, повинного лишь в том роковом укусе, жертвой которого он стал, и, казалось бы, уже обретшего прочное семейное счастье в союзе с Тонкс. Потомок безвестного великана Рубеус Хагрид (виновный виной Тома Редла) изливает свою нерастраченную сыновью и отцовскую любовь на различных уродцев – один другого страховиднее – из магического бестиария. Едва успев почувствовать себя родителями, гибнут Джеймс и Лили Поттер, отдавая свою жизнь ради спасения сына. Не выдержав пыток, сходят с ума (= уходят) отец и мать Невилла Долгопупса.
Бездетность как продолжение собственного сиротства; жизнь, становящаяся искуплением не своей вины; жизнь, отданная в уплату за жизнь ребенка, – эти стигматы (в тех или иных комбинациях) несут на себе едва ли не все взрослые друзья и защитники Гарри.
Бестолковое, но дружное семейство Уизли смотрится на этом мрачноватом фоне тем самым неизбежным исключением, которое лишь подтверждает правило.
Безоблачно счастливый финал семикнижия может показаться надуманным. На самом деле это не так. По мысли Роулинг, всю тяжесть искупительной жертвы приняло на себя старшее поколение волшебников, благодаря чему самопожертвование молодых станет бескровной жертвой Авраама – жертвой через намерение:
Мальчики Альбус и Северус мертвы, поэтому мальчик Гарри не сядет в поезд на вокзале Кинг-Кросс, чтобы отправиться в свое последнее путешествие. Он, Джинни, Рон, Гермиона, Полумна, Невилл и великое множество других будут счастливы и проживут несбывшиеся жизни тех, кто ушел, чтобы они могли остаться.
Сиротство традиционно осмысляется европейской культурой не только в его «прикладном», семейно-бытовом аспекте, но и как знак определенного экзистенциального состояния: утрата связи с высшим порождающим началом, Отцом (не обязательно в узкоконфессиональном, христианском понимании этого слова).
Чувство вселенского сиротства – первичный импульс всякой тео- и антроподицеи. Сомнения в существовании Отца заставляют усомниться в осмысленности (и, более того, – в реальности) собственного существования: мне неведомо, отчего я начал быть, не значит ли это, что мое появление в мире – случайность, и, выйдя из небытия на краткий миг, я обречен вернуться в небытие? Если Ты породил меня – почему ты меня оставил? Если Ты не оставил меня – дай мне знак Твоего присутствия!
Весь этот сложный клубок переживаний нашел отражение в двух исчерпывающе-гениальных державинских строчках, в совокупности представляющих стройное, хотя и не поддающееся логической проверке умозаключение: «Я есмь – конечно есть и Ты» – «Ты есть – и я уж не ничто!».
Модели поведения Гарри и Волан-де-Морта являют собой два возможных онтологических решения проблемы сиротства:
1. Поиск отца как истока своего собственного бытия, защитника-патронуса 7(Гарри).
2. Отрицание отца 8 (как любого внешнего источника своего бытия) (Волан-де-Морт).
Принятие своего сыновства (как некоторого онтологического статуса) предполагает готовность самому стать отцом: признание, что ты есть продолжение чьего-то бытия, вызывает потребность разделить свое бытие с другим.
Ощущение своей полной «экзистенциальной автономии» заставляет воспринимать бытие как исчерпаемый (конечный) ресурс. Необходимость разделять его с другими осмысляется как его невосполнимая утрата.
Именно поэтому отцовство, как и сыновство, для Темного Лорда не просто психологически, а онтологически невозможно. Единственно приемлемая для него форма «продолжения рода» – это создание крестражей: вкладывание внутрь предметов-контейнеров частицы своего бытия, помещение экзистенции в «сейф», способный защитить ее от незапланированного «разбазаривания» и, разумеется, «кражи».
Примечательно, что для изготовления крестража необходимо совершить убийство (убыль собственной экзистенции тем самым «компенсируется» за счет присвоения чужой) 9.
Волан-де-Морт постиг истинную природу магии. Недаром он так стремился овладеть тремя Дарами Смерти 10.
Освежим в памяти сказку о трех братьях Певереллах – родоначальниках всех когда-либо живших волшебников:
Как и всякая волшебная история, «Сказка о трех братьях» изъясняется иносказаниями. Только на первый взгляд – скользящий по поверхности вещей взгляд подростка – это назидательная история о выборе жизненного пути. На самом деле речь в ней идет совсем о другом. Это легенда о трех братьях, задумавших построить мост через Смерть и о ее ответном – единственном! – предательском Даре, выступающем под множеством столь непохожих друг на друга обличий, – это легенда о происхождении магии.
Трансгрессия и трансфигурация, перемещения в времени и полеты на метле, эффектные магические дуэли и не менее эффектные магические исцеления – всё это игрушки для детей, красивые сказки о волшебстве. В действительности всё много проще – и одновременно серьезнее. Магия – порождение Смерти. В ее основе – страх небытия. Ее главная и подлинная цель – победить Смерть, – «Одолеть. Истребить. Ниспровергнуть» (говоря словами того же Лавгуда). Обратим внимание на это обилие «уничтожительных» глаголов!
Однако, постигнув истинную природу волшебства, Волан-де-Морт остался в полном неведении об истинных границах его возможностей. Волшебство может всё – кроме того единственного, для чего оно предназначено: Дар Смерти бессилен против самой дарительницы.
В этом убеждает нас и сказка барда Бидля.
Первого из братьев, Антиоха, похвалявшегося Бузинной Палочкой, вскоре зарезал во сне грабитель. Второй – Кадм – утрачивает рассудок и сводит счеты с жизнью, не в силах пережить разлуки с любимой, чью бесплотную тень он вызвал при помощи Воскрешающего Камня. Третий, самый мудрый из братьев – Игнотус, – состарившись, «снял Мантию-невидимку и отдал ее своему сыну. Встретил он Смерть как давнего друга, и своей охотой с нею пошел, и как равные ушли они из этого мира». Сознавая бесполезность (и даже опасность) Дара, он добровольно отказывается от него, как поступает впоследствии и Николас Фламель, решающий уничтожить философский камень. Отметим попутно немаловажный факт: Игнотус – единственный из братьев, о котором сообщается, что он стал отцом.
Бытие есть атрибут Всеобщего, и только во Всеобщем оно обретает свою абсолютную полноту. Сужая сферу своего личного бытия, стремясь сделать его своей монопольной собственностью, индивид утрачивает его тем вернее, чем настойчивее пытается его «сохранить». Напротив, щедро «делясь» своим бытием, осуществляя его в других и сам становясь осуществлением и продолжением их бытия, человек освобождается от власти Смерти. Даже самая мощная магия (Дары и крестражи) не в силах ей противостоять, но это могут сделать живые крестражи 11 – люди, в которых мы поселили частицу своей души.
Именно поэтому отношения отцовства / сыновства, родовой преемственности приобретают в романах Роулинг такое существенное значение – как первичный и наиболее универсальный механизм наделения другого своей экзистенцией, проявление той простой и естественной «магии» любви, которая, по словам Дамблдора, обладает силой, «недоступной никакому волшебству» и неизмеримо превосходит изобретенную людьми 12 магию смерти.
Однако высшей формой самоосуществления является жертва, принося которую, человек отдает другим всё свое бытие без остатка и тем самым наделяет его совершенной полнотой, расширяя его до границ Всеобщего.
Один из величайших магов лорд Волан-де-Морт, глава ордена Пожирателей Смерти, направивший всю свою энергию, все силы своего ума и таланта на то, чтобы достичь бессмертия, проиграет схватку со своим последним врагом.
Смерть победит тот, кто отнюдь не стремился к этой победе.
.jpg)
Много веков назад, на уровне официальном, фигура женщины-медиатора между мирами, постепенно отходит в прошлое, но память об этом образе (о «сообществе женщин») хранится литературой т.н. «повышенного типа». ТатьянаМихайлова в книге «Хозяйка судьбы: женщина в традиционной ирландской культуре» (М.: Языки славянской культуры, 2004) пишет об особом отношении к женщине,
Лиминальная Лили действует как «banscal», излучатель любви-воли. Гарри прилепляется к женскому «существу» и действует как сынматери (не забывайте о феминном Снейпе). Вместе они образуют защитное поле (серебряно-голубое), против которого без-видное зло бессильно.
На другом полюсе находится серпентина Меропа: по «роду-племени» ведьма-зельевар, по сути - забитая девушка, несчастная мать. Её любовь к отцу Тома болезненна, извращена, ядовита (да, наваждение, мазохизм, где-то и отместка семье). Однако именно Меропа своеобразно «христианизируется» своими подлинной скорбью, выбранной смертью. Помните, как в канун Нового года она бредёт по Лондону с новорождённым сыном, будто «протопопица», а кругом холод, снег, «кошмарная ночь». В финале саги Гарри увещевает Тома «быть мужчиной», что на языке Роулинг означает выбрать любовь.
Т. Михайлова упоминает обычай называть персонажа не именем, а патронимом (прозвищем в честь отца) и «матронимом» в честь матери. Джоан Роулинг, хитро трафя «гриффиндорскому», придумывает разнообразные помощные «патронусы», в числе которых лань Лили-Снейпа. И в шутку, и всерьёз, обыгрывая «радикальный феминизм» (А.Смит) автора, я зову это «серебряное копытце» «матронусом». Волшебное существо - пограничник не оставляет следов, но вьёт непрерывную нить памяти. Всё прочее несущественно.
| Поделиться: |
Posts: 2
Reply #2 on : Wed October 16, 2013, 14:31:59