Глава VIII

Татьяна Рыжкова, Екатерина Барановская

**Безумные сёстры Ариана Дамблдор и Мэри Лэм:**

об одной «интертекстуальной интерпретанте»


	*Фотографии Льюиса Кэрролла*

Будь ты в рассудке и зови к отмщенью,
Ты тронула бы меньше.

Лаэрт – Офелии

Наконец, последний тип безумия – это безумие безнадёжной страсти.
Помешательство – единственный выход для чрезмерной любви,
пережившей разочарование, в особенности для любви, обманутой
роковой неотвратимостью смерти. До тех пор, пока у безумной любви
был предмет, она была более любовью, чем безумием; предоставленная
самой себе, она тянется в пустоту безумного бреда. Что это – возмездие,
настигающее слишком неистовую, слишком безоглядную страсть?
Безусловно. Такова последняя песня Офелии.

М. Фуко. История безумия в классическую эпоху

I

«Дорогой мой де Куинси!

Вы, конечно, уже наслышаны об ужасных несчастьях, постигших нашу семью. В минутном умопомешательстве моя милая, бедная, нежно любимая сестра своими руками умертвила собственную мать. Сейчас Мэри находится в лечебнице для душевнобольных, оттуда, боюсь, её переведут в тюрьму и – упаси боже – на виселицу».

В 1796 году один роковой случай перевернул жизнь Чарльза Лэма (1775-1834), крупнейшего английского эссеиста, шекспироведа, знакомца Вордсворта и Кольриджа. Его горячо любимая сестра Мэри, настигнутая демоном безумия, зарезала кухонным ножом собственную мать. Брат и сестра стали героями известного романа Питера Акройда «Лондонские сочинители» (The Lambs of London, 2004). Судя по всему, Мэри была натурой незаурядной, «завзятой эллинисткой». Облачившись в старинные платья, она разыгрывала с Чарльзом сцены из трагедий Шекспира. Мэри не хочет быть копиейматери, она пытается стать братом / другом / «мужчиной» - то есть тем, кто обладает священным правом творить, сочинять, толковать поэзию. Постепенно литература подменяет реальность: Мэри начинает устраивать сценки внутри повседневности: падает Офелией в реку, гуляет по улицам города, цитируя «Макбета» и воображая себя «полуночной ведьмой». Брат и тот, другой (возлюбленный бедной Мэри, привороживший её поддельными рукописями Шекспира), чувствуют свою вину перед ней. Это вина совершенно особого рода: за фасадом истории брезжит тема присвоения женской магии. Мэри Лэм похожа на пичужку, разбивающуюся о прутья клетки. Чарльз и особенно тот, другой, - не более чем симулякры Сестры.

II

«То, что они сделали, уничтожило её. Она уже не могла быть такой как прежде. Она не использовала магию, но не могла избавиться от неё, та выходила наружу и доводила её до сумасшествия, взрывалась внутри неё, когда невозможно было взять её под контроль, и временами Ариана была странной и опасной. Но большую часть времени она была прекрасной, напуганной и беззлобной. Потом, когда ей было 14. Поймите, меня там не было… - голос Аберфорта начал дрожать. – Если бы я был там, я успокоил бы её. У неё случился очередной припадок, моя мать была уже немолода, и… произошёл несчастный случай. Ариана не могла его контролировать. Моя мать была убита».

Удивительно, но случай Мэри Лэм в переложении П. Акройда – идеальная «интертекстуальная интерпретанта» (М. Ямпольский) случая Арианы Дамблдор, сестрыАльбуса. Напрасный труд - доискиваться, знает Д. Роулинг о прототипе или нет? Процитированный фрагмент плохо прячет ту жевину братьев и того, другого (Гриндевальда). Ариа(д)на – сломанная безумная (?) девочка, чью древнюю - от природы - магию так сложно обуздать, социализовать, направить в нужное русло. Убитая, по-видимому, одним из трёх юношей-магусов (Альбус, Аберфорт, Геллерт), она многим покажется второстепенной фигурой из далёкого прошлого. Однако, неслучайно автор саги нарекла героиню именем критской принцессы, которая спасла Тезея с помощью серебрянойнити, возвращающей души из мрака. Ариана суть путеводная нить, указующая дорогу Гарри в Выручай-комнате, а ученикам Хогвартса – из осаждённой школы. Её смерть мучает Альбуса, подготавливая его к финальному прозрению. Он ведь тоже движется от мрака к свету, от власти к смирению, от алчности к мудрости, от двойника (Гриндевальд) к самому себе. Если бы не чувство вины, не иглы раскаяния, он стал бы, подозреваем, гриффиндорской вариацией Тёмного лорда.

Его борода – как снег,

Его голова – как лён;

Он уснул в гробу,

Полно клясть судьбу;

В раю да воскреснет он!

III

«Женщины не могли быть любопытными и не могли свободно думать, даже медицина усиливала эту дихотомию. Мужчины рассматривались в качестве активных людей, поэтому женщины должны были быть пассивными, с отсутствием желаний. На мозг женщины, как и на их тела, были наложены строгие ограничения».

Элизабет Деболд. Божественная женственность

Обнаруженное нами совпадение двух сюжетов выдаёт викторианскую природу «Гарри Поттера». Читая семитомник, мы получаем целую связку ключей, не подозревая о том. Чарльз Лэм, как брат, напомнил нам братьев Арианы: такой же нерадивый школяр, с одной стороны, и посвящённый – с другой.

Замените в тезисе Мишеля Фуко любовь на магию, и вы получите точный портрет Арианы. Сумасшествие викторианских героинь в литературе XIX века мотивируется либо вырождением рода, либо необходимостью наказания за силу и любопытство. Чердачная Берта Рочестер – пример первого, Лаура из поэмы сестры Кристины Россетти «Базар гоблинов» - второго. Болезнь Лауры – способ пресечь её желание узнать тайны волшебного мира, обнаружить в самой себе неведомую силу.

Мы становимся свидетелями гибели волшебных Мэри и Арианы, попытавшихся разрушить возведённые запреты. К. Палья рассматривает всю европейскую цивилизацию как линию ограничения власти матери-природы. То, что выглядит как заслуженное наказание за вожделение к мужскому праву, на поверку оборачивается восстановлением древних прав. Между двумя полюсами (присвоение и возвращение) располагается судьба брата Альбуса, некогда потерявшего серебристый клубок. О муках брата Чарльза остаётся лишь догадываться. Тот, другой (Уильям, не Шекспир) «каждый год в день смерти Мэри приходил на кладбище и клал букет алых цветов на её могилу».

P.S.:

Как отмечает Питер Рэй в предисловии к «Лондонским сочинителям», цитаты и аллюзии создают вокруг героев «своего рода кружевную сеть, отчасти мешающую им выбраться на свой путь». У нас сложилось впечатление, что со смертью Мэри игры «остроумцев и эрудитов» блекнут, приостанавливается их блуждание по лабиринтам чужих текстов. Наступает печальная зрелость, приходит тягостный покой. Тенью расплаты нависает над Чарльзом и Уильямом фигура Лэма-старшего (аллюзия на «старого-старого человека» У. Вордсворта). По мнению Рэя, «цитатный характер реплик дряхлеющего и, по-видимому, выживающего из ума старика Лэма (отца Чарльза и Мэри), наводит на мысль, что человек этот не так уже сенилен: в его словах начинает сквозить тайный, порой провидческий смысл. И сами эти цитаты пословно поддерживают на плаву тонущее во мраке маразма сознание старика».

К счастью, Альбуса Дамблдора, жителя магической Англии, ожидает иная судьба.

Из романа П. Акройда:

Мэри обыкновенно читала всё, что читал брат, только медленнее, глубоко погружаясь в произведение. В такие минуты ей казалось, что она часть мирового духа. – А сейчас я пойду и займусь Стерном. Такой поворот был для Мэри неожиданностью. Про себя она называла это «остаться без Чарльза», обозначая этим выражением заполнившее её ощущение утраты, разочарования и неясного страха. Услышав, как мать отпирает ключом дверь, Мэри невольно выпрямила и без того прямую спину, словно готовясь отразить удар. <…> Она снова готова стать дочерью. <…> Она не желала, чтобы мать к ней прикасалась.
Следуя за Мэри вглубь дома, Чарльз отметил красивый бронзово-рыжий цвет её растрепавшихся волос. <…> Она рассказала Уильяму, как они разыгрывали с братом сцены, изображая Офелию с Гамлетом. Эти сцены казались Мэри более реальными и важными, чем события её повседневной жизни.
Мэри возилась на кухне, готовила на ужин почки; мать сидела рядом. – Решительно не понимаю, зачем надо непременно тушить почки со специями. Отчего их просто-напросто не пожарить? Мэри вскрикнула от боли: она полоснула ножом по подушечке большого пальца. Чарльз готов был поклясться, что порезалась она намеренно – хладнокровно перевела нож с почки на палец. Ему почудилось, что глаза её победно сверкнули.
Мэри пришла к брату. – Мне необходимо выбраться из этого дома. Я здесь погибаю. <…> Ночь была тёплая. Мэри шла неведомо куда. Пряди незаколотых волос развевались, падая на лицо и шею. «Я колдунья, - подумала она, - полуночная ведьма. Я проклята». <Шекспир, «Макбет». Акт 4, сцена 1>
Уильям одной рукой поддерживал Мэри, а другой жестикулировал, подкрепляя декламацию. <…> Послышались резкие женские голоса: казалось, это ожесточённо спорят о чём-то мать и дочь. Мэри вдруг пошатнулась, повалилась с берега в реку и сразу ушла под воду. Её пышное платье вздулось алым пузырём, точно раскрывшийся цветок.
- Стало быть, мы ходячие мертвецы. Слышал, папа?
- Садись, Мэри, пей чай. Ты живёшь в доме столько лет и до сих пор опаздываешь к столу.<…> Мэри схватила длинную вилку, на которой в пламени обжаривали лепёшки, и вонзила её в шею матери.
- Мысли являются ко мне без приглашения. Вот они порхают по комнате, видишь? И Чарльз вёл её через поля в частный приют для умалишённых.
Чарльз решил включить в спектакль отрывки из монолога Тезея и Оберона: «Безумные, любовники, поэты - / Все из фантазий созданы одних».

Но Мэри полнокровна – в том смысле, в каком понимает это свойство Ж. Мишле, когда пишет о женщине-ведьме Средневековья.

<Питер Акройд. Лондонские сочинители. – М.: Иностранка, 2008. Перевод с англ. Инны Стам>.

← Предыдущая глава К оглавлению ↑ В начало ↑ Следующая глава →

Write a comment

Required fields are marked with *.