Киселёва М.

Трилогия Юрия Норштейна

Выдающийся режиссёр создал три притчи, которые образуют триаду рождения Духа из Тела; света из тьмы – «Ёжик в тумане», «Сказка сказок» и «Шинель». Внутренняя связь мультфильмов очевидна. Все шедевры Норштейна родились из детских впечатлений, и среди них самое яркое – первое чтение «Шинели» Гоголя. С тех пор маленький персонаж – архетип творчества аниматора. Персонаж проходит три стадии рождения, а мы оказываемся свидетелями превращения «тёмного», «языческого» ёжика в просветлённого, «переломного» волчка, а уже его – в светящегося скриптора Акакия Акакиевича.

«Ёжик в тумане» родился буквально из ничего. Да, существовала сказка Сергея Козлова, но её превращение в мультик было «наитием, чисто интуитивным выбором, потому что по прочтении сочинения остались какие-то смутные ассоциации, ничего общего с текстом не имевшие», – признаётся режиссёр. Он «просто почувствовал сюжет пространственно, как эхо, почувствовал, что где-то там, далеко, за тонкой амальгамой экрана, есть такая сфера, откуда звук отражается и приходит сюда». Ёжик-персонаж долго не рождался, его появление было столь мучительно, что в какой-то момент ситуация стала просто критической: «Уже снимался первый кадр: лист в тумане пролетает. Снимали дерево, падал лист, но никто не знал, что Ёжика ещё нет. Я ходил, делая вид, что всё в порядке, хотя внутренне чувствовал, что пройдёт день или два и грудная клетка моя просто провалится». Потом наступило прозрение: «Очевидно, напряжение дошло до такого состояния: либо он (Ёжик) должен получиться, либо я – взорваться. Я помню, мы сидели с художником фильма Франческой Ярбусовой, и я так стал орать, что она села и его нарисовала. Сразу – вот и всё! Но почему он нарисовался, я всё равно не смогу понять».

Ёжик – первый этап мучительного зарождения света, чистого звука. Это тёмный маленький человечек, затерянный в тумане мира. Он бредёт на ощупь, почти не различая предметов, не читая знаки. Он – зародыш, ещё не готовый «вылупиться», он – лишь «звучок». Вспомним кадр, когда персонаж плывёт по течению реки: нет цели, предназначения. Но ёжик чувствует, что где-то впереди есть дом, в котором живёт и очень ждёт брат медвежонок. Переплыть эту страшную, пограничную воду значит преодолеть первую ступень триады рождения. Важно замечание Норштейна о недовоплощённости смыслов фильма: «Нет того, чем бы мне хотелось его завершить. И мне очень жалко. Не хватило метров четырёх по протяжённости. Мне хотелось, чтобы ответом на весь фильм было: Филин, который ухает в колодец «у-у», и сумеречный кадр. Финал бы вышел значительно выше. Но ничего, может быть, где-нибудь в другом месте. Закончу Шинель, а в финале будет «у-у». Удивительно, но фантазия режиссёра, его «тип» текста абсолютно соответствуют герменевтическим идеям Гоголя. «В моих книгах – одни зародыши», – признавался он Жуковскому, сетуя не непонимание читателей и критиков. «Каждый человек должен выполнить своё предназначение – должен созреть» – ещё одна гоголевская мысль. Наконец, в первом томе «Мертвых душ» есть «норштейновская» фраза – ключ к постижению всего замысла: «Души-то самые давно умерли, остался один, не осязаемый чувствами звук». Оба автора, как никто, чувствительны к голосам не родившихся душ и к условиям из созревания из некоего лимба.

После «Ёжика» создаётся «Сказка сказок» – вторая ступень трилогии. Снова – «долговыношенный» маленький персонаж из детских воспоминаний. Прототип сюжета – давний этюд: ворона на дереве под снегом. Эмоциональным толчком послужила гибель места, где прошло детство автора (Марьина роща). «Саша (оператор Александр Жуковский) сделал более сотни фотографий. Уходящий мир взяла в себя тонкая серебряная амальгама. Когда я приехал сюда через год, здесь уже хозяйничали бульдозеры, догребая былое». Картины гибели дарят надежду на воскрешение, поэтому «Сказка сказок» – «самый личный, исповедальный фильм». Чуть освещённое личико Волчка с иконописными очами – одухотворение «ветхого» ёжика. Вот кадр, где волчок сидит у мерцающей люльки. Позже, когда одинокий лесной «человечек» ворует рукопись поэта, она превращается в свёрток с младенцем и одновременно в свёрток света. Метаморфоза проясняет религиозную составляющую творчества Норштейна, указывающего, например, на сцену с Мулом и Волом из Евангелия. «Мой рисунок – смесь реальности, вымысла и Библейского Завета. Собственно как и фильм». В «Сказке сказок» впервые возникает фигура писца и листы бумаги, источающие молочное свечение.

«Шинель» – последняя ступень просветления: в каждом кадре лицо пишущего Башмачкина озарено божественным сиянием. Физиономия этой перекладочной куклы, составленной из множества «материальных» кусочков, как будто собирается, и гроздь лиц превращается в лик, в световой «протез», в икону. Норштейн не только осмыслил герменевтическую природу гоголевского текста как притчи и «главы, не вошедшей в Библию», но и показал, что «Шинель» – главнейшая книга в той «духовной библиотеке», о которой писали отцы Восточной церкви на заре христианской эры. Анимация осознаёт свои одухотворяющие задачи и тоже становится герменевтическим ключом для толкования и литературных текстов «повышенного типа», и человеческой истории.

Очень важен аспект преодоления «материального», «низшего» слоя – той самой элементарной материи творчества, которая составляет первый уровень созревания. Ведь аниматор имеет дело, подобно Творцу, с «глиной», «лимусом» – поначалу непросветлённым, грубым, грязным веществом. Рукотворность, буквописание должны одухотвориться. Пишущий Акакий проходит все три ступени: личина – лицо – лик. Сам аниматор здесь восходит к высшему уровню творчества, преодолевая сопротивление материала, освящённого серией магических касаний, тактильностью. Сначала мастер, согбенный и сосредоточенный, прикасается «орудиями» одушевителя к веществу, из которого сотворён персонаж. Потом, в одной из сцен мы видим, как Акакий вытаскивает ручками ветхие нитки из старой шинели. Гоголь, описывая сцену копирования Башмачкиным канцелярских бумаг, говорит о невидимом собеседнике, чей свет, чья покровительственная аура окружают писца. На его лбу отпечатываются буквы, оживающие в голос, а над челом словно веет Дух присутствия высшего существа. Мы догадываемся, что герой переписывает вовсе не чиновничий документ, а утраченную священную книгу, говорящие сакральные письмена. Норштейн так формулирует суть гоголевского образа: «В нём есть нечто от Пушкина – первое касание бумаги пером». Путь созревания ещё не пройден до конца, но, слава богу, режиссёр возобновил некогда прерванные съёмки «Шинели».

 
«Мы долго не могли придумать, откуда у волчка ребёночек, пока однажды Петрушевская не предложила появить его из рукописи поэта. И был Волчок, бегущий по лесу с ребёнком. Уносящий в лес этот свёрток светящийся, этот свёрнутый кусок света, который необходимо вынянчить в себе. Дом в фильме складывается из нескольких слоёв целлулоида. Один слой – грубый, сверху тоньше, потом ещё тоньше. В результате изображение доходило до состояния, когда стены уже кажутся нерукотворными, и как будто дышат. Мне нужно материализовать воздух, как у Гоголя. Лучи пространства, пересекаясь друг с другом, образуют узловые линии энергии».

Мироздание становится всё более тонким, воздушным, светящимся – таково действие фликера Норштейна – аниматора.