Н. Гейман вкладывает реплику в уста профессора, выдвигающего гипотезу о том, что «изначально художественная литература не делилась на детскую и взрослую, и лишь викторианские представления о чистоте и святости детской души потребовали создания литературы специально для детей - <…> святошеской». «Дети вод» (The Water-Babies, A Fairy Tale for a Land Baby; 1862-1863) – нравоучительная сказка преподобного Чарлза Кингсли, в которой юный трубочист Том попал в реку и умер, после чего начинается его духовное становление. Я сразу объявляю об уходе с этой территории: речь в главке пойдёт о мальчиках-утопленниках – очень навязчивом архетипическом образе английской литературы; то есть «офелии» - не дань французским изяществам Г. Башляра, а некий КОД (как и у Шекспира – «штопальщика пьес», текстов). Речь пойдёт о мертвецком «кусочке земли» - без всякой скидки на викторианские вкусы: текст Первой мировой войны стёр границы между «взрослым» и «детским».
Люсьен Леви-Дормер. Офелия (1900) | Артур Хьюз. Ах, что это в гнезде… |
Сила архетипа такова, что даже если мальчик не утонул (как Джон Киплинг), его гибель всё равно маркируется водой / волной / морем в соответствии с поэтической традицией. В книге Юджина Ли-Гамильтона «Воображённые сонеты» (1888) есть сонет «Генрих I - к морю» (1120): король сокрушается по утонувшему 17-летнему сыну Вильгельму Аделину и призывает Господа затопить Англию. Говорят, что после гибели единственного законного наследника Генрих ни разу не улыбнулся.
Код открывается пятью ключами:
шекспировский, традиционно-поэтический;
мифологический, легендарный;
географический (метафизика ландшафта);
романтический (байронический);
биографический.
Классификация, конечно, условная: во-первых, каждое «поле» заимствует, перекодирует знаки другого; во-вторых, - все они заключены в рамках единого Викторианского текста, как и выделенный текст IWW, аккумулирующий смыслы и подсмыслы английской культуры.
Пророческое стихотворение Р. Киплинга «Soldier, soldier» из сборника «Казарменные баллады» 1892 года не раз переводилось на русский язык (Иностранная литература. 2010, № 8), но лишь в варианте «Братцы, братцы» (А. Оношкович-Яцына) содержится интересующий нас аспект – возможно, аллюзия на «My Boy Jack»: « - Братцы, братцы, Вы с войны, / Что ж не с вами мой дружок? / - Был по морю наш путь, он мог и / утонуть!». Вариант, озаглавленный «Солдатик, солдатик» вызывает в памяти солдатика из детского стишка Р. Л. Стивенсона «Немой солдат»: «Когда всю траву скосили, / Листья в кучи навалили, / В дёрне я дыру открыл / Внутрь солдата положил». Мальчик воображает, как ровно через год, «к осеннему утру», он достанет солдатика из могилы, и тот расскажет про увиденных в другом мире волшебных фей, бабочку Павлиний Глаз. Но солдатик немой, поэтому сказку сочиняет за него хозяин. Маленький викторианец похож на Джейкоба Фландерса: осенние листья, собранные для костра (как на знаменитой картине Миллеса), павлиноглазки, дёрн – всё это символические детали из романа В. Вулф, служащие предвестием гибели солдатика Джейкоба. Репетицией новой скорби является скорбь матери героя по мужу:
Тоска миссис Фландерс превращает землю в водоём, в прозрачный «кусочек земли», чтобы ВИДЕТЬ ЛИЦО мужа, как в хрустальном гробу, магической камере. Не ведая о том, вдова вторит песенке Офелии про «glass-green turf»: «Он умер и ушёл, леди. / Он умер и ушёл. / В головах прозрачный зелёный дёрн, / В ногах камень! Ох!». Шекспир впервые испробовал это эльфийское волшебство: земляная могила вырыта в «Гамлете» не для кого: есть «зелёный кусочек земли», остров блаженных, откуда, согласно кельтским поверьям, приплывали феи с целью переправить лучших героев в рай для избранных. Гамлет, «пересыпанный солью вместе со сладкими цветами» «офелический» принц, тоже отправится в это последнее плавание. Вспученная от червей, смрадная, гнилая могила – это реальная Англия («кембриджская топь» из романа Ребекки Стотт 1). Текст IWW репрезентирует оба пласта традиции.
В 1941 году британские учёные опубликовали древнеанглийское стихотворение о королевиче Кенелме, содержащее архетипический (например, «Изабелла, или Горшок с базиликом» Д. Китса) образ: «Королевский сын Кенелм лежит в Кленте под кустом орешника, с отрубленной головой» - его ритм позже заимствует Толкин (послание Галадриэли к Леголасу).
«Русалки» Готча, Уотерхауса |
В глубине «Миссис Дэллоуэй» спрятан многозначный текст Мелюзины. Так, Септимус видит свою жену Рецию русалкой: холодной и непроницаемой; бледной и загадочной, как «лилия под водой». Высокая жизнеспособность женщины трактуется мифологически, за социальным фактом прочитываются древние аспекты анимы, война обнажает матрицу европейской культуры. Прыжок Септимуса Смита тогда можно истолковать как нырок. Гибельно чувствует себя и Питер, когда видит Клариссу в «серебристо-зелёном русалочьем платье. Будто, косы разметав, качается на волнах», увлекая рыцаря в пучину. Чародейство передаётся от матери к дочери: Элизабет сравнивается в финале с «лилией у краю пруда», и круг замыкается.
Но и у миссис Рэмзи на плечах - зелёная шаль. Изгнание, забвение праматери, прародительницы влечёт за собой победу «липких веяний», как если бы скорбящее «женское» спустилось в давно покинутый лимб, оставив шаль «бесцельно болтающейся». И дом превратился в хтоническое место: заржавел, прогнил, заселился обратно жабами, крысами, ласточками, коконами бабочек; зарос колким терновником, как дом Дафны в романе Жюстин Пикарди. Всё потому, что «взорвалась граната. 20 или 30 юношей погибли во Франции, среди них и Эндрю Рэмзи, который умер мгновенно».
Итак, реквием Р. Киплинга «Мой мальчик Джек» (с подзаголовком 1914-1918), посвящённый всем погибшим мальчикам Англии, пронизан лейтмотивом волны, унёсшей сына. Вместо шекспировского «отца», который «спит на дне морском» и «тиною затянут», в жертву принесены сыновья. Оуэн в знаменитом стихотворении «Притча о старике и юноше» переписывает канон, обвиняя всех «отцов» в бессмысленной бойне: «Но старик ослушался и убил своего сына и половину потомков его в Европе, одного за другим». Я уже рассказывала о художнике Ч. Симсе – «отце», который утопился в реке, преследуемый призраком «сына», убитого на войне. Одно из своих ранних произведений «Потерянная дорога» (The Lost Road) Толкин посвятил Атлантиде. Со слов отца его сон о чёрной волне унаследовал сын Кристофер (IIWW). В мифологии Толкина одно из названий Нуменора после его падения – «Аталантэ» («погибшая»). В лекции, прочитанной 25 ноября 1936 года «Беовульф: чудовища и литературоведы», Толкин пишет о драконе Гренделе, питающемся человеческой плотью и кровью, «проникающем в дом через дверь», и о его матери, которая описывается словами «wif (жена), ides (женщина), а «с нечеловеческой стороны» - merewif (женщина озера или моря), brimwylf (волчица моря)». Комментируя литературный памятник, профессор Толкин не оставляет без внимания других чудовищ в «Беовульфе» (например, морских тварей, нападающих на главного героя, когда он соревнуется в плавании с Берной, сыном Бенстана); приводит другие древние источники, проливающие свет на огромное историческое значение драконов / змей во времена, когда «смерть приходит на пир». Мы узнаём о дочери Гиппократа, которая живёт на острове в обличье большого дракона; о т.н. драконтопедах – больших и сильных змеях, у которых человеческие, похожие на девичьи, лица, а тело как у драконов. А в «Космографии Этика» есть реплика, разошедшаяся во множестве вариаций по всей средневековой литературе Европы: «О ты, Аквилон! МАТЬ ДРАКОНОВ и кормилица скорпионов, ПЕЩЕРА ЗМЕЙ и ОЗЕРО ДЕМОНОВ». Этот женский змей пробуждается в страшную годину.
Самосознание британской литературы Нового времени тесно связано с метафизикой ландшафта - война даёт толчок для переосмысления классической «морской» топики. Откройте «Словарь Ламприера» Норфолка, и вы найдёте в романе лондонский порт с кораблями, капитана Нигля и его вдову, прождавшую мужа 20 лет (пара-архетип; см. также «Ангела супружества» А. Байетт). Огонь – первое, что хорошо видит Джон Ламприер, надевая очки; как и малыш Септимус (!) Но венчается грандиозное романное полотно Мировой Водой и фантасмагорическим Кораблём. Как отмечает В. Гопман в статье о трилогии Ходжсона, «морская тема в английской литературе обладает давними и глубокими традициями («Буря» Шекспира). С начала XVII века, когда Англия, разгромив Непобедимую армаду, обрела статус одной из ведущих морских держав мира, плавание становится основным источником преуспеяния» и наоборот. С одной стороны, - «маринисты» Р. Л. Стивенсон и Ф. Марриет (автор «Корабля-призрака») – вплоть до лирики Киплинга. С другой, – «Сказание о Старом Мореходе» Кольриджа, видения Конрада, исследующие «сумеречные состояния» духа, пограничье жизни и смерти. Под пером Ходжсона хроника превращается в готический роман. «Страна Одиночества» - вот как называет он тот край мира, где обитает гигантский слизень (отражение викторианских кошмаров). В одной из частей появляется египетский бог смерти Сет, Дом на Краю обступает целая вселенная злобных зрачков.
Перечисленные мотивы активно разрабатывает в своём творчестве Байрон, но уникальность его опыта – в сплаве литературного и биографического. Поэт сотворил романтический миф мальчика-утопленника, превратив вереницу несчастных случаев и совпадений в «текст» и жизнетворческую модель. История семьи матери Байрона была полна тёмных загадок: её отец-меланхолик утопился в Батском канале в 1779 году, как и его отец - в реке Итен в 1760-м. Байрон родился «в сорочке», что считается знаком удачи: оболочку по примете (чтобы не утонул) отдали брату друга матери - тот был капитаном флота и всё-таки утонул. Утонули все близкие друзья поэта - одноклассник по Харроу Эдвард Ноэл Лонг; кембриджский друг, интеллектуал, писатель Чарльз Мэтьюс (он не смог выбраться из тростника реки Кем). Его гибель Байрон, прославленный пловец-марафонец, воспринял особенно тяжело, тем более что узнал о трагедии спустя два дня после похорон матери. Наконец, в грозу утонул Шелли, читая «Ламию» Китса. С тех пор похожие истории именно в Англии воспринимаются сквозь «байроническую» призму, свидетельствуя о родовом проклятии, роке, вырождении 2. Со временем эти истории превращаются в романы, фильмы, кодирующие реальный материал в соответствии с описанными традициями.
Для неовикторианского романа (типа «Дафны», «Ангела супружества») такой абсолютной матрицей стал финал «Городка» Ш. Бронте: «Сейчас осень, <…> вянет листва; он скоро приедет. Ветер теперь западный. Тихо ты, тихо, Бэнши, не голоси ты под каждым окном. <…> Буря неистовствовала 7 дней, <…> пока всю Атлантику не усеяла обломками. Прощайте». Дафна Дюморье, персонаж романа Ж. Пикарди, сравнивает свою семью с семейством Борджиа: та же череда смертей. «Когда кузен Майкл Ллуэлин-Дэвис утонул в бассейне (на последнем курсе Оксфорда), ей было 14 лет и она затеяла флирт с 36-летним кузеном Джеффри. <…> Майкл утонул в объятьях своего друга и сокурсника». Не удивительно, что в книгах Дафны героев зачастую поглощают волны («Ребекка», «Джулиус», «Паразиты»): это либо убийство («аталантэ» у Дюморье - семья), либо возвращение в лоно матери.
Брат и мать В. Вулф |
В «Паразитах» дети живут за счёт друг друга, обитая в мире грёз, словно дети Бронте, «сироты, королевские отпрыски, беспризорники». Реальность съели тексты: в первую очередь «Мэри Роз» (про бесплотного ребёнка, заблудившегося на острове) и «Питер Пэн» дядюшки Барри. Самый хрупкий из детей – Найэл («мой мальчик»), переодевающийся в мамину шаль, таскающий во рту жемчужину из её ожерелья. В нём нетрудно узнать черты Джейкоба Фландерса, да и сам текст изобилует викторианскими мотивами, образами из В. Вулф (теми же зовами, голосами, призраками, поисками утраченного, страхом однажды вырасти) «Однажды был лист, гонимый ветром, думал Найэл. Первый осенний лист, упавший с дерева. Его поймали, бросили на землю, и его сдуло вместе с пылью; и никто его больше не увидит, он пропал, затерялся. <…> Была водяная лилия в пруду, зелёная, с закрытыми лепестками, <…> и этой водяной лилией были раскрывающиеся мамины руки. <…> Если бы это никогда не кончилось… Падающий лист… Зыбь на воде». Судьба детей предрешена сразу, особенно участь мальчика Найэла. Селия вспоминает их любимую песенку Папы - про кладбищенские колокола, цветок-сестрицу, что тужит о брате, и, конечно, сад: «Напрасно будешь в том саду искать / И звать меня» – там нету никого. <…> Селия везде ищет Папу и нигде его не находит. Она видела сад, усыпанный опавшими листьями». В финале романа Найэл утонул, вернулся в материнское тело 3.
Пак А. Рэкхема | Фотография 1915 года |
В книге Киплинга «Пак с волшебных холмов» (1906) есть сказка «Переправа «Эльфантов»» (пер. Г. Кружкова), в которой эти самые эльфанты однажды так перенаселили Болотный Край, что его исконным жителям стало трудно дышать. Вдова Уитгифт, наделённая даром предвидения, ищет ответы на вопросы: «Откуда эта Тревога на Болотах, которая проникла мне в сердце и растёт уже целый месяц? <…> Потопит ли море наш край? <…> Может быть, идёт Чума?». У вдовы есть два немощных сына, и вот эльфанты просят её: «Дай им своё Добровольное согласие, чтобы они переправили нас через море. <…> Один из них немой, другой слепой, - отвечала вдова. <…> Они погибнут в открытом море». Под воздействие чар мальчики решаются на квест, и матери ничего другого не остаётся, как благословить поход.
Сказка есть сказка (Пак придумывает её, как и все другие, для Уны и Дана – двойников детей Киплинга), поэтому сыновья вдовы вернулись домой, воздух Болот очистился, и матери было обещано, что «пока кровь Уитгифтов не пресечётся, всегда будет в их роду один, на кого никакая беда не ляжет». В реальном измерении всё вышло наоборот: страшно близорукий сын Киплинга Джон (Дан) мгновенно погиб на передовой, куда попал благодаря хлопотам отца и «добровольному согласию» матери. На младшей дочери Элси (Уна) род Киплинга прервался. Возможно, поэтому в стихотворении «Мой мальчик Джек» соборный сын Англии «погибает в открытом море», падает в реку, как дитя вод, умирает и дальше – ничего **. Кривое зеркало волшебной истории Пака, чудовищная инверсия детской «ролевой» игры. Или же верный ответ на вопросы Болотной вдовы?
«Вы разверзли Холмы – понимаете? Такого не случалось тысячу лет», - говорит остроухий человечек Дану и Уне, которым взрослые не разрешили разыграть «Сон в летнюю ночь» Шекспира «в ту самую колдовскую Купальскую ночь», но они выбрали подходящее время на склоне дня, повторили спектакль трижды и отужинали в центре Ведьминого Круга. С этого книга начинается, а заканчивается «Песней детей», строчками: «Земля, где предков наших кровь, / Тебе служить клянёмся вновь». Вот такой Крестовый поход под грифом викторианская «литература специально для детей».
* Киплинг Р. Пак с Волшебных холмов; [пер. с англ. Г.М. Кружкова, М. Я. Бородицкой]. – М.: РИПОЛ классик, 2010.
Кадр из фильма «Мой мальчик Джек». В главной роли – Дэниел Рэдклифф.
Актёру снова пришлось надеть очки, потому что и отец и сын Киплинги были очкариками.
Словом, погибшего на войне мальчика Джона сыграл мальчик Гарри. На снимке – Джон («Джек»).
|
** Время, предшествовавшее деловой поездке Р. Киплинга в Америку (1899), было отмечено такими несчастьями, как смерть любимого дяди и тяжёлая болезнь сестры Алисы. В путешествии Редьярд и его старшая дочь заболели воспалением лёгких. Киплинг долго находился между жизнью и смертью, а Жозефина умерла. Киплингу ничего не сказали, боясь, что трагическое известие убьёт его. Отец писателя позже вспоминал: «Бедный Редьярд рассказывал матери, как он видит девочку, когда открывается дверь или пустует место за столом».
The influence of the archetype is so strong that, even if a boy didn't drown (like John Kipling), his death is still marked with the water/wave/sea according to the poetic canon.
In Eugene Lee-Hamilton's "Imaginary Sonnets" (1888) there is a sonnet "Henry I. To the Sea" (1120): the king grieves over his drowned 17 year old son William Adelin and calls upon God to flood England.Поделиться: |