Вступление

Книга подготовлена преподавателями, студентами и выпускниками фило­логи­ческого факультета Омского государственного университета им. Ф.М. Досто­ев­ского. Цель авторов – отыскать ключи к эпопее Джоан Роулинг, доказать, что «Гарри Поттер» – часть одного непрерывного временнóго потока, образчик Викторианского текста и важнейшая страница секретной «магической истории Англии».

The book is prepared by the professors, students and graduates from the philological faculty of Omsk F.M. Dostoyevsky State University. The authors' purpose is to find keys to J. Rowling's epopee, to prove that "Harry Potter" is a part of one continuous temporal current, a specimen of the Victorian text and highly important page of the secret "magic history" of Britain.

 

 

---

 

Екатерина Барановская

 

Вступление,

или

«shortswallow-flights»

 

1. Прогулка с призраками ¹

 

 

Это отрывок из личного дневника бретонки Сабины Лукреции Шарлотты де Керкоз,   кузины поэта Кристабель Ла Мотт, мастерски ткущей из имени пса узор-интертекст, достойный пера автора, которого величают «постмодернистским викторианцем». Например, швед Бо Лунден в диссертации «(Пере)воспитание читателя: Художественная критика постструктурализма в «Докторе Копернике» Банвиля, «Фо» Кутзее и «Одержимости» Байетт» пишет о тексте последней как о выдающемся примере «беллетризации литературных теорий», благодаря чему читатель знакомится с различными подходами к изучению творчества двух викторианских  поэтов, героев «подсюжета» романа «Обладать». Байетт училась в Ньюхэм Колледже Кембриджского университета, Соммервиль Колледже в Оксфорде, в пенсильванском Брюн Мавр Колледже, а потом много лет преподавала. Не удивительно, что Пёс Трей превращается в интерфигуральную аллюзию: у него, верного спутника Милки Кристабель в её долгих прогулках,  есть и другие литературные двойники: Кипер Эмили Бронте,² дьявольский Лоцман сэра Рочестера («Джейн Эйр»).

В «Разрисованной вуали» С. Моэма символичны последние слова Уолтера, умирающего не столько от холеры, сколько от жестокого разочарования: «Собака околела» - цитата из шуточной элегии О. Голдсмита. У Джона Голсуорси есть рассказ, посвящённый Первой мировой войне, «Собака околела» (сборник «Оборванец»), причём, этим «старинным стишком» повествование о душевных терзаниях, любви, смерти  и завершается ³. Реальный опыт утрат – вот что зашифровано в литературных знаках эпиграфа, и герои-филологи буквально одержимы ими, не ведая, какую цену придётся заплатить, чтобы обладать тайнами, судьбами, двойниками, душами давно ушедших поэтов.

Не случайно А. Байетт в интервью открещивается от «постмодернизма», говоря о «движении между текстами», о собственной «одержимости голосами», о том, что её голова с детства «была полна строками из Теннисона, Китса, Браунинга, Россетти». Кингсли Эмис, один из крупнейших английских послевоенных писателей (1922-1995) пишет в «Мемуарах»: «Кого я действительно любил, так это своего деда по материнской линии. Он собирал книги, настольные книги, поэзию. После смерти деда Бабка разрешила взять всего пять томов. Я взял Кольриджа, Байрона, Шелли, Китса и Вордсворта, и Кольридж с Китсом хранятся у меня по сей день». В студенческой комнате викторианца Джерарда Хопкинса, когда он учился в Оксфорде и лишь грезил о поэтической славе, портрет Теннисона висел рядом с портретами Шекспира и Китса. В Хогвартсе портретированные маги-учителя из прошлого активно участвуют в делах школы на правах медиаторов. «Призраки – прозрачные, движущиеся, говорящие и мыслящие воплощения волшебников, которые по каким-либо причинам пожелали остаться на земле», - сообщает нам Джоан Роулинг в «Сказках барда Бидля». Герои «поттерианы» читают исключительно магические книжки, но завеса волшебства скрывает то, что исследователи неовикторианской литературы называют «генетической концептосферной связью» эпох, и эта «концептосфера» держится на идее единства в многообразии.

Культовая эпопея Роулинг превратилась в один из самых дорогих медийных брендов, в неисчислимую entertainment-линейку, но серьёзно на периферии наук исследуются лишь мифологические корни «поттерианы» (М. Залеская, А. Одышева) и её взаимодействие с традицией английской литературной сказки (Е. Экгауз). Действительно, в произведении, принадлежащем, на первый взгляд, детской субкультуре, можно найти аллюзии на кельтскую, германо-скандинавскую, греческую, египетскую мифологии; обнаружить глубинную трансформацию мотива смерти через стремление автора к циклизации. Но ДАРЫ СМЕРТИ у Роулинг восходят и к такому локальному феномену как английская сказка XIX столетия (Б. Поттер, Л. Кэрролл, Э. Лэнг, Э. Дансейни ⁴), которая, наравне с остальной литературой (а также живописью, отчасти и наукой), пестует «гибельный психологический комплекс викторианца» (П. Акройд), оснащённый собственной сверхизысканной мифологией. Она, конечно, базируется на классических сюжетах, но уже многократно трансформированных: например, миф о Персефоне, сотворённый совместно поэтами и художниками. А. Байетт в романе «Вавилонская башня» с помощью этого усложнённого мифа, превращает собственный текст в «сеть текстов». Для чтения и понимания подобной литературы недостаточно общих знаний, нужно обладать викторианскими ключами. Английская литература с XVII по наш век – уникальная национально-культурная парадигма с кульминацией главных тем, образов и проектов накануне Первой мировой, далее их коллапсом и воскрешением. Цикл продолжается и сейчас, в 2010-е.

Цель авторов книги – отыскать ключи в (к) эпопее Д. Роулинг, доказать, что «Гарри Поттер» - часть одного непрерывного временного потока, образчик Викторианского текста и важнейшая страница секретной «магической истории Англии». Современные университетские умы Британии, по-прежнему «одержимые голосами», бросают академические поприща, чтобы гулять по вересковым пустошам с призраками, то есть сочинять странные книжки об одном и том же со времён Матушки Гусыни и саркастичных элегий Оливера Голдсмита. «Гарри Поттер» для нас – филологический Камень. Открыть его было непросто, но ещё труднее и страшнее им «обладать». В своём труде мы руководствовались главным правилом Байетт – понимать «эмоционально», «интуитивно» того, кого изучаешь, и тогда литературоведение окажется способом достичь озарения.

Не будучи фанатом и даже знатоком «поттерианы», я, давно уловленная в сети нескольких дорогих мне литературных образов, вдруг обнаружила, что они имеют в «детской сказке» двойников по прямой. Приступив к «прогулкам», я очень скоро почувствовала себя в шкуре героя «Обладать»: «Было уже четверть двенадцатого. Тикали часы, в лучах солнца кружились пылинки, Роланд размышлял о том, что изнурительная и колдовская тяга к познанию влечёт нас по пути, которому нет конца…». Это как вкусить плодов с ярмарки гоблинов: одна из сестёр в поэме Кристины Россетти попробовала, и с тех пор всё как будто больна.

 

 

У моего пристрастия к викторианской и неовикторинской литературе есть главный стимул – внутри английской культурной парадигмы исторически сложилось и бережно хранится противопоставление филологического и нефилологического взгляда на вещи в пользу, конечно, первого. В Англии всего лишь за роман дают Орден Британской империи, потому что там филология - наивернейший способ беречь и передавать по наследству «чувство истории»: так, Мод Бейли в романе А. Байетт достойна «обладать» камнем поэзии XIX века, потому что её память о своих корнях начинается ещё до Первой мировой войны. Профессиональное знание оборачивается для Мод знанием семейного секрета – она прямой потомок Кристабель, то есть «постмодернистское» прядение аллюзий получает вот такой простой финал в нашем времени, и у прошлого будто развязываются все узлы.

Но есть одна Тайна, открывающаяся только читателю, если он успешно прошёл все уровни инициации. «Гарри Поттер» стоит под знаком такого же (пере)воспитания, зачинаясь и завершаясь мыслью семейной по-викториански, и я сознательно сопрягаю элитарный шедевр, филологический  «гримуар» Байетт и поп-хит на весь мир, сотворённый Роулинг, чтобы заинтриговать тех, кто материалу чужд, спровоцировать недоброжелателей на диалог, убедить всех, кто на «Потере» вырос, что и этот старый добрый текст полон высоколобых загадок типа «почему Сириус Блэк превращается в Чёрного пса?» ⁵

 

2. The Idiot Boy / Lost Boys / Boy Who Lived / My Boy Jack

 

 

В 1933 году 28-летний Грэм Грин опубликовал эссе о творчестве Беатрикс Поттер – автора «Повести о Питере Кролике» - «второй великой комедии», как определил будущий отец нуара сказку, увидевшую свет 6 декабря 1901 года. Он ещё пишет о том, что «в своих комедиях мисс Поттер весьма находчиво избегает эмоций, связанных с любовью и смертью», ибо это опасная черта. «Если нельзя оставить смерть за скобками, остаётся одно – органично вписать её в свой художественный мир». Кролик Питер вырастает, как и кролик Бенджамин, они обзаводятся семьями, но злой барсук похищает крольчат Бенджамина и «бессмертная пара (в которой один герой по-прежнему невротик, а другой – тот же невозмутимый прагматик)» отправляются искать потерянных детей. (См.: Иностранная литература. 2006, №1). Спасательная операция, которую кролики-отцы осуществляют в абсолютной темноте, «производит гнетущее впечатление»: солнце село, из леса раздавалось уханье совы. Вокруг было разбросано множество неприятных предметов…черепа и кости кроликов…». 

У Джоан Роулинг, на чьё творчество мисс Поттер, конечно же, повлияла, нет иронического стиля письма, как у её викторианской предшественницы, но зато маски сразу сорваны и опасная черта горит, словно шрам на лбу кролика, ой, мальчика Гарри. Свою первую историю Роулинг сочинила в 6 лет, и она была, про… Несчастного Кролика. Семейный happy end у Беатрикс – не конец, а только начало, счастливый исход «потеррианы» и вовсе фикция, о чём речь впереди. Всё в этой эпопее навыворот – например, всеобщая «мантра» про МАЛЬЧИКА, КОТОРЫЙ ВЫЖИЛ, функционирующая как зачин сюжета про дары смерти и не про что иное.

 

	Илл. Джорджа Дюморье (деда Дафны)	Артур Ллуэлин-Дэвис с сыновьями

Проникнув за иронический фасад сказок Поттер, можно обнаружить то же, что и Грин: с 1913 года, она «хранит молчание, которое не прерывает ни в годы войны, ни после неё», - вплоть до 1930 года. Отныне Беатрикс сочиняет лишь укромные вещицы, переписывает «Бурю» Шекспира, где никаких бурь больше нет – есть урожай пончиков да пирожных с хлебного дерева, растущего в английском раю. Всё выглядит так, будто бы мисс Поттер творила для избранного поколения «мальчиков», ведь среди писателей, на которых она повлияла, числятся И. Во, Т. С. Элиот, У. Х. Оден, Г. Грин. «Tales» их любимого «детского» автора (Грин признаётся, что перечитывал сказки всю жизнь и всерьёз сравнивает Поттер с Генри Джеймсом) – своеобразные аббревиатуры викторианства.

Именно Грэм Грин превратил «случай Беатрикс Поттер» в филологический детектив. Желая обладать тайной, он разыскал, что мисс собиралась выйти замуж за Нормана Уорна, но он скоропостижно скончался 25 августа 1905 года от лейкемии в возрасте 37 лет. Беатрикс до конца жизни не снимала подаренное им в день помолвки кольцо – архетипический образ, вызывающий в памяти таких скорбящих невест, как: Энн Бронте, Фанни Брон, Эмили Теннисон ⁶. Реакция мисс Поттер на эссе Грина идентична реакции Роулинг на вопросы о смерти её матери: «вторжение в пространство своей личной жизни она не собиралась сносить молча – и дала писателю резкую отповедь» (Н. Демурова).

В «Сказке про Питера Кролика» миссис Кролик наливает сыну настой ромашки – ведь он нервный «мальчик» образца 1901 года – года смерти королевы Виктории, времени конца эпохи и начала нового XX столетия. Имя Питер отсылает и к Питеру Пэну, предводителю «потерянных мальчиков» из сказки Джеймса Барри, и к Питеру Пэвэнси К. С. Льюиса. Кстати, в экранизации «Хроник Нарнии» эту роль сыграл юный англичанин Уильям Питер Мозли, который в своё время пробовался на роль Гарри Поттера – типичный для викторианского текста пример циркуляции «знака». А местом вдохновения для мисс Поттер послужил Озёрный край, воспетый романтиком У. Вордсвортом. Из его стихов, я думаю, и позаимствован топос смерти, запределья: уже процитированные ночь, уханье сов открывают самую знаменитую вещь поэта – «The Idiot Boy». Биографы сообщают, что Беатрикс всё-таки смогла купить на доходы от книжек и маленькое наследство деревенский дом в Озёрном краю – здесь она работала в поле, когда «нервные» и «прагматичные» мальчики ушли на Первую, а потом и Вторую мировую войну. 

 

	Сын Алана Милна со своим Тедди	Беатрикс Поттер

Итак, леди Хелен Гарднер цитирует «Повесть о Питере Кролике» в своей книге «Искусство Т. С. Элиота», а Александра Борисенко и Хамфри Карпентер в статье «Джейн Остин детской: Беатрикс Поттер как мастер стиля» сравнивают два текста – «Под садом» Грэма Грина и «Повесть о Сэмюэле Вискерсе» мисс Поттер. Герой первого – умирающий старик, вспоминающий, как маленьким мальчиком попал в дебри ночного сада, миновал озеро и обнаружил на острове между корнями дерева лаз. Спустившись в зловещее место, герой услышал голос, зовущий «Мария», а потом появилась старуха в ветхом синем платье. В одной из прототипических историй Поттер это имя (Анна-Мария) носит старуха-крыса, тоже разодетая в синее длинное платье. В версии Грина, как отмечают авторы статьи, Сэм Вискерс превращается в дряхлого старика-призрака (замечу - очень похожего на персонажа поздних стихов Вордсворта ⁷). Он держит мальчика в плену, что напоминает ситуацию пленения Тони мистером Тоддом в романе Ивлина Во «Пригоршня праха». Аллюзия «приводит нас обратно к Беатрикс Поттер», так как «мистер Тод» - имя главного героя чуть ли не самой жуткой её истории», причём оба – и Тод, и Тодд обитают в лесу, в зловещих домах.

Мальчики и Смерть, Мальчики и Война – вот ось «движения между текстами», принадлежащими разным эпохам, но одному Циклу, единому Викторианскому тексту. Первая мировая война (а потом и Вторая в её отражении) – сбывшееся в 1914 году опасное приключение (плавание, полёты, путешествие по ту сторону и т.п.) которое в созданных накануне «сказках» носит как бы репетиционный характер. Это очень странный реальный опыт, когда почти невозможно различить границу между ним и литературой. Не мисс Поттер «создаёт архетипы», как полагал Грин, активно пользующийся ими в 40-е годы XX века, - они уже существовали в фонде Викторианского текста, понимаемого современной наукой как надтекстовое образование, как текст эпохи XIX столетия в целом, уходящий корнями в прошлое.

В современном романе (том же «Поттере») он представлен в виде архетипических идей, образов, в виде «определённых субстратов» духовной и прочих сфер. Между Кроликом Питером, Пэном, Певенси, между Поттер и Поттером и т.д. есть тонкая абсолютная связь, их роднит и генезис, и общая тайна. Счастливый конец – это когда только в книжке крольчата спасены, их не съели.

 «Тод» из упомянутой «Истории мистера Тода» - «не просто английское диалектное слово, обозначающее лису, но и смерть по-немецки», по сути, это «этюд об убийстве», «упадке и разрушении» (название романа И. Во 1928 г.), это поля неминуемой гибели: от охоты к мировой бойне, как в стихотворениях сэра Артура Дойла. Так, «детская» и «школа» оборачиваются снова и снова «Хогвартсом», захваченным Волан-де-Мортом. Недаром одна из глав «Даров смерти» (седьмой и финальной книги эпопеи Роулинг) начинается наикороткой фразой «Мир кончился». Образ Волан-де-Морта, «викторианской змеи», может быть соотнесён и с Кракеном А. Теннисона,  и с образами из поэмы Падуба «Рагнарёк, или Гибель богов» в романе А. Байетт «Обладать» («…И напоследок тёмно-жаркий Локи / Оплёл густой их сетью кровеносной»).

Выбор Дэниела Рэдклиффа, тогда всё ещё Поттера, на роль сына Р. Киплинга (мальчика-очкарика, который навсегда потерялся, не выжил на войне) в фильме «My Boy Jack» идеален, потому что не случаен. Отец-очкарик искал-искал «своего мальчика», но не нашёл. Контексты высвечивают сказочную природу эпилога «поттерианы»: может быть, автор длит выживание, потому что заговаривает боль? Иначе говоря – мальчик выжил, чтобы выжила Джоан. За последние три года она не написала ни строчки и находится в глубокой депрессии («больше у меня не будет этого мира»). В октябре 2010 года «мама Гарри Поттера» выступила на ток-шоу Опры Уинфри, признавшись в мыслях о самоубийстве (в 2008 году писательница прошла курс психотерапии).

Роулинг часто упрекают в компилятивности, вторичности, даже в «детском постмодернизме». Я уже писала о своеобразии неовикторианской литературы, одержимой голосами, здесь сошлюсь на мнение О. Джумайло. В статье «За границами игры: английский постмодернистский роман 1980 – 2000» (Вопросы литературы. 2007, №5) он доказывает, что игровой постмодернизм вообще не свойствен английской литературе; что её «постмодернизм» - гуманистический, основанный на «фундаментальном человеческом вопрошании, переживании реальности опыта утраты утрат и смерти. Это попытки эскапизма автора, прячущего свою личную травму за литературными конструкциями». В качестве примера рассматривается роман Мартина Эмиса «Лондонские поля» (1989): все двойники писателя Сэма на протяжении повествования умирают («парадоксальная ранимость постмодернистского языка»). За играми Дж. Барнса также таится неутихающая боль, героев преследуют мучительные воспоминания. «Белый отель» (1981) М. Томаса рассматривается О. Джумайло в качестве примера тотальности опыта боли: романный  «Фрейд» пытается раскрыть психопатологическую причину странных «фантомных» болей, которые в 1919 году (именно в этот послевоенный год была опубликована работа З. Фрейда «Жуткое») преследуют пациентку доктора. Её случай «Фрейд» опишет в блестящем труде, но боли не оставят Анну, материализовавшись в финале романа в страшные раны от удара штыка (в те места, которые болели, начиная с Первой мировой) – 50-летняя героиня находит смерть во рву Бабьего Яра.

Вторая война именно в английской литературе всегда предстаёт длением Первой:  те раны ⁸. Английский писатель Кадзуо Исигуро в одном из интервью верно заметил: «Написание романа сродни утешению или облегчению боли. Есть рана, её не излечить».

 

	Гарри с совой Хедвигой (Буклей в русском пер.)	Уильям Дегов де Нанкес. Мальчик с совой (1893)

Помните ночной лес с совами, в который попадают кролики-отцы, отправившиеся спасать детей? Я увидела в этом описании точное воспроизведение зачина баллады У. Вордсворта «Слабоумный мальчик» (1798 г.) – едва ли не главной интертекстуальной интерпретанты (М. Ямпольский) в английской литературе XIX – XXI веков; стихотворения как самого знаменитого, так и самого спорного в наследии поэта ⁹, по общему признанию. Источником вдохновения для Вордсворта не раз послужили странные дети (полумны-девочки и полоумные мальчики), встреченные им во время путешествий вдоль рек и по лесным тропам («Нас семеро»). Благодаря Вордсворту (и ещё Блейку) английская литература пристрастилась к лиминальным существам, мёртвым девочкам и потерянным мальчикам. Важно, что Idiot Boy порождён грёзой – «в рощах Альфоксдена почти на одном дыхании», как пишет Вордсворт. То есть, если он и «гомункул», то явно поэтической «варки»; парадоксальным образом и субъект «мистического вчувствования», и объект авторской иронии. Торможение предшествует растворению в Природе (читай стихотворение «Влияние природы на развитие воображения в детстве и ранней юности»); падению «плода» в лоно матери как  «генетическую праформу». Со стороны это кажется слабоумием или даже является таковым – Вордсворт сотворил не только ранящий архетип МАЛЬЧИКА С СОВОЙ (идиота и барда; придурка и лесного мага), но и попутно - образ тотальной непроницаемости другого / чужого мира, как бы мы не стремились им обладать.

Вот без какого гениального открытия немыслима вся английская постромантическая литература, для которой время от Томаса Чаттертона и Джона Китса до Руперта Брука (все – погибшие мальчики) не имеет значения – лишь движение и превращения «Соборного Духа Поэзии», по определению Шелли, кстати, автора «Азиолы» (стихотворение о маленькой пушистой совушке печали). Второй эпиграф подсвечивает «совиный текст» тревожными аспектами смерти, перехода по ту сторону: жена Д. Г. Лоуренса вспоминает осенние дни в Баварии, когда он, умирающий от чахотки, дописывал, под ночное уханье совы, первые варианты стихов «Баварские генцианы» и «Корабль смерти». «Баварские генцианы» (пер. Владимира Британишского) для меня - инверсия викторианского шедевра Ф. Лейтона «Возвращение Персефоны», экфрастическое описание которого даётся в романе А. Байетт «Обладать». Иной опыт (война, утраты, скитания, близкая кончина) делает возвращение невозможным – только погружение «в глубокую тьму объятий Плутона» ¹⁰. 

В филологическом романе А. Байетт «Ангел супружества», посвящённом общению с духами (знаков ждут не только героини, но и автор), воскрешается ещё одна парадигматическая для Англии история: трое (поэт Теннисон, его сестра Эмили и Артур Хэллем) связаны узами романтической любви. Артуру суждено было умереть юным, Эмили стать женой другого, а Теннисону – «вдовой» короля Артура и автором поэмы длиною в жизнь «In Memoriam», сочинённой на смерть идеального друга, которого оплакала заодно с ним вся Англия. Во второй главе Эмили, вспоминая пору, когда она была девушкой с длинными тёмными локонами и белой розой в волосах, говорит:

Можно предположить опять-таки влияние баллады Вордсворта, но «помешанность» Теннисона, с другой стороны, - это слухи с опорой на факты: в семье поэта действительно было много безумцев. Меня больше интересует, как и всегда, «движение между текстами»: кто прототип Гарри Поттера – мальчика с совой? Или же мы имеем дело с викторианским архетипом? Владеет ли сама Джоан Роулинг этими ключами? Удивительно, но статья О. Джумайло начинается… с вордсвортовского мальчика, который появляется в постмодернистском романе Питера Акройда «Чаттертон». Текст изобилует симулякрами, и среди них есть фальшивое полотно – якобы одна из последних работ Джозефа Сеймура (1824-1910). На картине изображён мальчик перед разрушенным зданием – больше похоже на фотографию времён Второй мировой войны (например, Сесил Битон снимал в ту пору не моделей - детей), чем на картину, написанную прежде начала Первой. «Мальчик» Акройда – реплика вордсвортовского «идиота», но он же - «гений места», вечный лондонский двойник, призрак, которого Томас Чаттертон извлекает из-под ступеней разрушенного дома. «Да, мальчик этот фиктивен, но он и реален», он – «эмблема тотальной непроницаемости мира», - заключает Джумайло. Магичности мира, если хотите. С постмодернистской позиции, полотно – фальшивка, с магической – подлинник Сеймура, увидевшего вечного Мальчика внутренним  зрением и запечатлевшего на предсмертном полотне будущее. Финал статьи поразительно синхронен моим идеям, зародившимся десятилетие назад, – до Гарри Поттера, А. Байетт. Уже были прочитаны «Чаттертон», баллады Вордсворта, немного – Теннисон, но бессвязно. Итак. «То там, то здесь, - пишет исследователь, - промелькнёт тень мальчика, на чьём лице, непроницаемом для слов, проступает боль жизненного опыта». Поттеровская entertainment-линейка «тень» и «боль» игнорирует, оставаясь целиком в границах игры.

Наш проект, трудно рождавшийся в магловских условиях, принявший форму «благородной забавы чародеев» ¹¹, - это серьёзный труд филологов и для филологов, готовых вечно «сидеть, пытаясь восстановить очертания чьих-то мыслей», пока о времени им не напомнят «не только библиотечные часы, но и посасывание под ложечкой» («Обладать»).

 

 

 

3. «Иллюминационное заклинание» ¹², чтобы Обладать. 

Наша конференция, посвящённая Мальчику, Который Выжил, состоялась 29-30 декабря 2010 года. Накануне, 28-ого, я купила в книжном магазине две новинки. Первая – «Гарри Поттер и философия: Хогвартс для маглов» (серия «Философия поп-культуры»). Авторы книги – профессора Европы и Америки, редактор серии – Билл Ирвин, умеющий «сопрягать популярную культуру с тончайшими философскими смыслами», обнаруженными в хронике Джоан Роулинг. Том Моррис, много лет преподававший философию в Университете Нотр-Дама, в предисловии к книге признаётся, что «был озадачен» поручением написать эссе о «Поттере», поскольку «не брал этих «детских» книг в руки из высоколобого снобизма», но, когда заглянул в первый том («без особых предвкушений»), то сразу «попался на крючок. Моррис «вихрем» прочитал семикнижие, медленно, растягивая время, перечитал, и вот его оценка:

Вторая новинка - «Гарри Поттер. Разбор полётов» - представляет собой коллективное исследование романа в зеркале психологии. Авторы книги подчёркивают сложную подоплёку эпопеи и пытаются открыть все её тайные комнаты. Доктор философии Нил Малхолланд, выступивший редактором сборника, признаётся, что он в своей нынешней работе регионального консультанта групп психологов (в реабилитационной больнице Гленроуз в канадском городе Эдмонтон) использует романы Роулинг как психотерапевтическое средство. В предисловии Нил рассказывает, что вырос в 40 милях от того места в Шотландии, где Роулинг написала свои первые книги о Гарри; что подобно ему, он спал в чулане и ездил на поезде ¹³ в Английскую школу-интернат, где ученики также носили форму и где их «сортировали» по «домам» в деревенских коттеджах. «Проблем с дисциплиной у меня хватало, как и у Гарри. Поэтому, наградив меня «шестью отменными» ударами (тонкой розгой), меня быстро отправили домой, а оттуда – в школу Сент-Манго (частную школу для мальчиков), которую я и закончил. Да, реальный Сент-Манго, епископ из Глазго, жил в VI веке».

Восприятие русскими читателями «поттерианы» затруднено уже тем, на первый взгляд, мелким, обстоятельством, что это английская книжка про школу и образование. Вот почему алхимик Никола Фламель для них, отучившихся в очень-очень старинных заведениях, во все века будет фигурой более живой и реальной, чем для любого из нас. Дэвид Колберт, комментируя чудеса роулинговской хроники, подчёркивает, что «в начале Камня Фламель и его жена живы и здоровы, хотя им уже около 660 лет». Как гласит история, великий алхимик пережил свою возлюбленную Перенеллу, но, согласно легендам учеников, оба обрели бессмертие с помощью полученного Фламелем Эликсира Жизни. Епископ Сент-Манго для доктора Нила Малхолланда вроде «патронуса», как, думаю, и Ньютон для филолога, выпускницы Тринити-колледжа Кембриджского университета, автора интеллектуального бестселлера «Прогулки с призраком» Ребекки Стотт. Тринити-колледж, основанный королём Генрихом VIII в 1546 году, славен именами Фрэнсиса Бэкона, лорда Байрона; между прочим, А. Теннисона и Владимира Набокова – какого хочешь «живого призрака», такого и выбирай. Здесь ещё учился один из «потерянных мальчиков» Ллуэлинов-Дэвисов, воспитанников Дж. Барри – Джордж, погибший в 1915 году (в возрасте 21) года во Фландрии ¹⁴.

«Круговая порука» − такое определение можно дать неуловимому, фантомному общему, что накрепко связывает памятью тексты разных веков, связывает их авторов. Вкус к сочинению произведений-загадок сформировался в викторианскую эпоху, и вот что любопытно: большинство писателей-дилетантов, сочинявших от случая к случаю, вышло из академической среды. Они принадлежали (и тогда, и теперь) к интеллектуальной элите, а центрами тяготения оставались древние Оксфорд и Кембридж. Альфред Эдвард Хаусман, автор «Шропширского парня» (1896), учился в Оксфорде, был профессором Лондонского университета, специалистом по классической филологии. Стал популярным в годы Первой мировой войны, так как в его поэзии преобладают мотивы смерти, утраты семьи, самосожжения ¹⁵. Монтегю Роудс Джеймс (1862-1936), сын священника, ставший выдающимся медиевистом, библиографом, палеографом, всю жизнь посвятил науке и так никогда и не женился. Он учился в Итоне и в Кингз-колледже в Кембридже, с 1926 года - ректор Итона, сочиняющий готические новеллы, переиздавший (на латыни!) «Двенадцать средневековых историй о призраках». Больше всего учёного занимали (как и Роулинг) «вещи в пределах ритуала», которые становятся опасными существами. Вещам сообщается, посредством ритуальных действий, особая магическая сила, и они (дары смерти) начинают жить самостоятельной жизнью - онтологически враждебные человеку, - пишет М. Краснова («Крещатик», 2005, №1). В Итоне, кстати, учились младшие «мальчики Дэвисы» (Майкл, Питер). В Итоне и Оксфорде – знаменитый поэт Первой мировой Джулиан Гренфелл, погибший в 1915 году вместе с младшим братом. Ушли на войну из Кембриджа поэт Зигфрид Сассун, из Оксфорда – поэты Уильям Ходжсон (погиб в 1916), Иварт Макинтош и Филип Томас (оба погибли в 1917). В Лондонском университете учился военный лирик Гилберт Уотерхаус (1883-1916). В той войне чудом выжили будущие профессора и друзья Д. Р. Р. Толкиен и К. С. Льюис.

 

«Хроники Нарнии». Братья Пэвэнси В роли Питера (слева) - Уильям Питер Мозли, Эдмунда -  Скандар Кейнс, прапраправнук Чарльза Дарвина

  

Неовикторианскую литературу творят опять-таки выходцы из академической среды; «детские» сказки, магические хроники и готические повести пишут бывшие школьные учителя. Отметим Филипа Пулмана - оксфордского затворника, автора трилогии «Тёмные начала» и цикла романов о викторианской барышне конца XIX века Салли Локхарт – авантюристки, сыщицы, выпускницы Кембриджа («Рубин во мгле» и «Оловянную принцессу» перевёл Г. Кружков).

Ирландец Йон Колфер написал книгу «Артемиус Фаул: Интеллект против волшебства»: её герой - Коварный бледный мальчик, преступник в тридцать третьем поколении, сын безумной матери, иновоплощение профессора Мориарти. На смену Йону Колферу уже пришла ирландка Фиона Хиггинс, художественный мир которой Колфер сравнивает с фантазиями Ч. Диккенса. Дебют Хиггинс «Чёрная книга секретов» признан в Англии самым громким со времён «Тринадцатой сказки» Дианы Сеттерфилд. В 2010 году русский читатель познакомился с очередным готическим шедевром писательницы – «Коллекционером стеклянных глаз», в основу которого легли лепидоптерологические аспекты викторианской культуры ¹⁶.

О блестящем образовании Антонии Байетт я уже писала; в Букеровский список 2009 года попал роман 35-летнего Адама Фоулдза (он учился в Оксфорде, в колледже Св. Екатерины) «Ускоряющийся лабиринт» (The Quickening Maze), посвященный поэтам-викторианцам А. Теннисону и Д. Клэру. С восхищением Байетт отзывается о творчестве Лоуренса Норфолка (Королевский колледж Лондонского университета), представителя нового поколения английских писателей-интеллектуалов. Его дебютный роман «Словарь Ламприера» (1991) сразу был провозглашён в Великобритании «выдающимся достижением», «шедевром постмодернистской прозы» и удостоился премии имени С. Моэма.  Переводчик А. Блейз в своём послесловии перечисляет достоинства этого романа-лабиринта: блестящая интеллектуальная игра, мистическая и эзотерическая подоплёка исторических событий, философская концептуальность, феноменальная эрудиция, фантастическая образность, дань литературной традиции (шекспировской «Буре», Джону Донну и Стивенсону в первую очередь). «Действие разворачивается на фоне событий нескольких эпох, - пишет Блейз, - автор - всего лишь хронист, добросовестно воспроизводящий некое переплетение голосов, дошедших до нас из прошлого». О «голосах» (всё дело в них!) сам Норфолк говорит в статье «Проблема истории»: прошлое сегодня ускользает от нас, а вместе с ним мы теряем цельность, связи – остаются лишь непонятные знаки и симулякры, за которыми пустота.

Обладать не получается по разным причинам, как объективным, так и зависящим от человека: из-за «поголовного ощущения неполноты знания о мире возникает сквозная для всего романа идея ликвидировать эту неполноту – идея Словаря». Словарей у Норфолка три плюс «сверхструктура», которая, правда, носит не филологический, как в нашем случае, а глобально-политический характер. Эта «сетка» позволяет автору описать мир в его географическом, астрономическом аспекте – викторианская мечта! Отсюда перенасыщенность текста морской тематикой - в лучших традициях Стивенсона, Конрада и, конечно, Уильяма Хоупа Ходжсона (с его «морской» трилогией русский читатель смог познакомиться лишь в 2010 году) ¹⁷.

Барочный труд Джона Ламприера освобождает героя, по мнению переводчика, от «демонов» - мучителей, которые «заключены» в словарных статьях, - тоже способ выживания, изобретённый интеллектуалами ещё в Тридцатилетнюю войну. Вообще, в «Словаре» много уже знакомых нам аллюзийных знаков, архетипических образов, в которых античное, мировое преломлено в хрустальном шаре поздних викторианских воззрений: таков миф о Персефоне, мощный материнский комплекс, имена собственные, никогда не случайные. Например, Септимус  - очень важное имя для английской литературы (Блейз указывает только на включение его в пласт сложной числовой символики романа). Или Аннабел (от По, Байрона до Набокова). Есть Анна-Мария – помните старую крысу в синем платье до щиколоток из сказки мисс Поттер? Есть и Алиса, которую в сказке Л. Кэрролла кролик (!) «ошибочно» называёт Мэри-Энн.

Надо всем Лоуренс Норфолк воздвигает идею магичности истории, идею глобальных мировых процессов со своими ритмом, хронологией, книгами, сообществами. Подобные проекты издавна -  английская территория, о чём говорит в интервью сказочник -постмодернист Нил Гейман, чьи предки, правда, эмигрировали из России. Сегодня автор «Звёздной пыли», «М значит магия», «Истории с кладбищем» протежирует творчество ещё одной восходящей звезды английской литературы – Сюзанны Кларк, которую критики сравнивают с Джоан Роулинг по необычности дарования. Муза мужчин-интеллектуалов окончила Оксфордский университет; культовый роман «Джонатан Стрендж и Мистер Норрелл» писала 10 лет. Он - о магической Англии времён романтизма и Наполеоновских войн, стране, в которой волшебники (маги-джентльмены) состоят на секретной службе правительства. Концепция книги содержится в следующем её пассаже: «Он редко говорил о магии, а если и говорил, это больше напоминало урок истории, и никто не желал его слушать». Предполагая упрёки в адрес автора (мол, опять постмодернизм, игра, компиляция), замечу: роман посвящён памяти любимого брата - Пола Фредерика Ганна (1961-2000). Это значит, что перед нами опять - In memoriam, что и над этим произведением витает тень мальчика, на чьём лице боль проступает как незаживающий шрам.

К своему сборнику «Дамы из Грейс-Адьё и другие истории» (2006) Сюзанна Кларк написала два предисловия. Первый делом она упоминает сов, а потом даёт слово профессору Джеймсу Сазерленду, руководителю центра по изучению сидов Абердинского университета: цель – «пролить свет на развитие магии Британских островов в разные времена». Так и слышится отголосок «миссий» прошлого – например, «апостолов» из Тринити-колледжа в Кембридже – «пересказать пророчества трансцендентной мудрости миру обывателей». Члены группы полагали, что скоро они получат возможность совершить серьёзные изменения в масштабе как нации, так и всего мира. В Кембридже Альфред Теннисон читал (в 1827 году) свою единственную прозу «Духи»  другим молодым учёным («Апостолы» - основанное в 1820 году закрытое студенческое общество, в которое входила университетская интеллектуальная элита – будущие философы, историки, филологи, поэты).

Доктор Нил Малхолланд увенчал предисловие редактора восклицанием: «Да здравствует магия!». Я же восклицаю: «Да здравствует филология!». «Да здравствуют «хрупкие вещи»! ¹⁸

 

Sic!

 

Дэниел Рэдклифф в роли Гарри. Кадры из фильма «Гарри Поттер и Философский камень»

---

 

Примечания

 

 

Фотография кольца, подаренного Китсом  мисс Брон (на портрете)

	Хэллем, сын Альфреда Теннисона	Альфред Теннисон

 

	Дафна Дюморье	Сильвия Ллуэлин-Дэвис

 

Поделиться:

Write a comment

Name:
Email:
Subject:
Comment: *

Help prevent spam - enter security code above: