Раздел III
«Ящик Пандоры» Г. В. Пабста (1929)
Этой актрисе не нужен режиссёр, одно её
появление на экране порождает произведение искусства.
Лотта Эйснер
Те, кто хоть раз видел её, никогда не смогут
забыть. Она в высшей степени современная
актриса: камера будто застаёт Брукс врасплох,
совершенно без её ведома. Она – разум
съёмочного процесса, её искусство настолько
чисто, что становится практически невидимым.
Анри Ланглуа
Двойной эффект Брукс
Её струящееся белое платье сияет с экрана, превращая Лулу в иное существо, которое передвигается в иной плоскости – быстрее, живее всех. Кажется, что саму героиню трудно увидеть за белым свечением одеяния. Но вот она и в самом деле отрывается от земли, повиснув на руке мужчины, раскачиваясь (!). Возникает образ какой-то прозрачный, воздушный, даже не-телесный. Тем большим контрастом выглядит сцена истерики Лулу: полуобнажённое тело, дрыганье ногой, конвульсивное дёрганье, разрушающее образ девушки-мотылька. Даже какое-то омерзение вызывает сцена, где герой хватает рыдающую Лулу за плечи и начинает трясти. С одной стороны, «растрясается» некая иллюзия – так улыбки Брукс рушат маску её лица – с другой, всё это суть полнота образа. Брукс не может быть неподвижной маской, не может быть только «прозрачной» или только «телесной». Даже белоснежный лик имеет в этом уникальном случае черты: то резкие, то очень мягкие. Истерика замирает, Лулу оглядывается через плечо. Очевидно, что слёз не было – опять на экране царит маска загадочности и очарования. Луиза Брукс невероятно разная. Каждую новую сцену можно смотреть как отдельный фильм, в каждом изменении лица прозревать новый образ, встречать совершенно другую героиню.
Цветок бессмертника
Два часа полного молчания, игра оттенков чёрного и белого – вот шедевр Пабста. Это фильм о лёгком дыхании Лулу, которая дарит физическую любовь многим, но её субстанция не принадлежит никому. В первых эпизодах у героини словно нет тени – она прозрачна. Потом я увидела фарфоровую куклу – само совершенство. Хороша Лулу и в роли капризного ребёнка, не перестающего быть вамп: за ней повсюду следуют её рабы – и мужчины, и женщины. Избавление им принесёт только смерть Пандоры. В финале меланхоличный Джек Потрошитель выбрасывает свой натруженный нож: мы чувствуем подвох, но расслабляемся вместе с Лулу. Она так весела. Она и Джек как старые знакомые, нежные любовники. Но вот во весь кадр сверкает огромный бесповоротный нож – это уже неизбежность. После нескольких бескровных, символических вспышек лезвия в ночи наступает мир. Брукс словно цветок бессмертника: срезанный ножом, он сохраняет форму, цвет, красоту.
Медуза Лулу
Бывают случаи, когда фильм захватывает сразу, целиком и полностью подчиняя себе все мысли и чувства зрителя. С «Ящиком Пандоры» для меня всё было иначе – он действует медленно, подобно яду: ты поражён с самого начала, но тебе не дано умереть, пока Джек Потрошитель не занесёт ритуально сверкающего ножа над бедной Лулу. Такой ли бедной? 
Всё в фильме происходит вокруг неё: не рядом, не где-то вовне, а именно вокруг, и притягательность героини даёт этому движению центростремительную силу. Немецкое варьете, зал суда, рождественский Лондон – сплошная декорация для одной-единственной Лулу, которая светится на киноплёнке, являясь более идеей, чем телом.
У Пабста Брукс беспрестанно хохочет, танцует – прямо ницшеанка. Крупные планы смеющегося хорошенького личика, по-моему, устрашают. Когда Гриффит применил «укрупнение» в «Сломанных побегах», в кинотеатрах при виде огромного искаженного гневом лица боксёра во весь экран случилась паника. По Ю. Лотману, «при превращении безграничного пространства в кадр изображения становятся знаками и могут обозначать не только то, зримыми изображениями чего они являются».
Крупные планы Брукс – улыбающаяся отрезанная голова.
Она не должна смеяться, это невыносимо. И… да, звук бы всё испортил. Мы всё же защищены от горгонической головки непроницаемой стеной молчания. У нас есть целиком кинематографическая надежда на спасение: вдруг ОНА не против нас, ведь там, на экране, её смех-колокольчик слышен и он сгубил немало жизней. Смерть Лулу всем принесла облегчение, вместе с ней ушли напряжение и ужас.
Аполлон и смеющаяся женщина
Оказываясь в тёмной аудитории «словарки» перед мигающим и мерцающим экраном, проваливаешься в некое совсем иное пространство. Невозможно сравнить «Ящик Пандоры» ни с одним современным фильмом: то, что сейчас сокрыто за семью печатями, в немом кино было обнажено до нерва. Я говорю не о каких-то сюжетных редкостях, а о погружении в царство Аполлона. В этом смысле фильм Пабста произвёл на меня сильнейшее впечатление – как механизм аполлонического укрощения смеющейся женщины. Лулу – это дерзко и опасно. Это вырвавшаяся из оков хтоника – тёмная, бурлящая, первородная сила матерей. Аполлон не может допустить её торжества, он должен укротить, выгнать, изолировать, вымести ток, иначе говоря – очистить ритуальное место КИНОТЕАТРА, как века назад – мистериального театра. Именно поэтому в финале Лулу настигает нож Джека Потрошителя. В этом нет ничего душераздирающего – всё логично и ожидаемо. Своей дикостью, вольностью, своей «разверзнутой пастью» Лулу – Пандора испытывает терпение Аполлона, ещё немного и экран взорвётся. Зритель чувствует брожение энергий на / в себе. Эмоции усиливает крупный план. Мерцающее лицо (а то и часть лица), растянутое на величину экрана, действует гипнотически. Что происходит с нами? Получаем мы силу или теряем её? Думаю, это индивидуально. (Деррида настаивает на одиночестве каждого кинозрителя). Меня фильм лишил части энергии, но это было так… очаровательно. «Ящик Пандоры» открыл мне магию кино, закон фликера.
Они – все куколки
(страшное эссе о «Ящике Пандоры»
и о чёрно-белом кино вообще)
Я не люблю чёрно-белое кино, а немое я не люблю особенно. Однако моя нелюбовь к нему – отнюдь не какой-нибудь «принцип», а вполне, я бы даже сказал, мучительная рефлексия. Мне просто страшно его смотреть. Кино и страх тождественны друг другу. Попробую объяснить.
Всё дело – в психофизическом влиянии фликера, чьё мигание выводит меня из равновесия, заставляя мучительно всматриваться в разверзающуюся Бездну. Всё чёрно-белое кино – один и тот же всепроникающий взгляд из глубины экрана, нацеленный прямо на меня. Кино завораживает и вводит в оцепенение.
Немой кинематограф – озарения в замкнутом пространстве, будто ты видишь странный сон, в котором сливаешься с Божеством. Думаю, то же чувствует визионер-духовидец. Когда я смотрю немой фильм, я фиксирую только вспышки фликера. Сюжет один – воспоминание души о Божестве.
Видеоряд – лишь тонкая ниточка, прослойка, прикрывающая Пустоту. Есть хоть кто-нибудь, кто не стал рабом мерцающего экрана, посмотрев однажды «Ящик Пандоры» Пабста?
Это один из самых жутких фильмов в истории кинематографа. Бездны отверзаются в нём ежесекундно. Он весь соткан из таинственных мерцаний. Эти мерцания женственны, а потому затягивают вдвойне. Главная героиня – куколка Лулу, чьё имя, возможно, восходит к древним сакральным слогам типа Ма-Ма, На-На, обозначающим Богиню – Мать и две ипостаси её Дочери.
«Девочка» Лулу как кобылка: ржёт, прыгает, вертится, крутится, скалится, приплясывает. Она окружена мужчинами, совершающими из-за неё безрассудные поступки. Однако, героиня Брукс – вовсе не «вамп», она именно девочка, дочка: гибнет в конце фильма сама, чтобы затем воскреснуть в новом образе.
Лулу парадоксально невинна. Тяжёлый и тёмный Дух Земли стоит позади неё, но сама она лучезарна и добра, одновременно инфантильна и сексуальна. Или – пуста? Куколка? 
Джек Потрошитель – кладбище знаков: шляпа, пальто, нос, взгляд, нож. Каждый его жест – схема. Лулу принадлежит Бездне Заэкранья, из которой вышла. Прыгни она чуть в сторону – и бездна поглотит её. Потрошитель закрывается от бездны знаками. Встреча с Лулу, превратила убийцу на мгновение в смущённого мальчика. Пустотой своих ужимок «девочке» как будто удаётся разрушить всю накопленную Джеком «самосемиотику», но всё-таки Лулу не избежать ножа. Свой Потрошитель выбросил, но когда Лулу берёт в руки иной, специальный (только для неё) нож, выдав в себе жертву, в мозгу Джека перезагружается «матрица» убийства. Лулу не викторианская «сеcтрица», она – идеальный «арт-объект», вроде златоокой девушки из новеллы Бальзака.
Финал вполне логичен. Но он приходится на Рождество, что предвосхищает воскрешение дочери.
Живая и мёртвые
«Ящик Пандоры» – один из самых странных фильмов, которые мне доводилось смотреть. Копия оказалась абсолютно «немой», но за два часа я к этому привыкла и начала понимать, что звук – лишнее. Здесь нет черных и белых цветов, есть чёрная и белая материи, которые сражаются друг с другом. Светящееся белое расширяется, как излучение, а обволакивающее чёрное пытается задержать его. Потом роли меняются. Война эта завораживает, отвлекает от сюжета.
Загипнотизированный зритель – больше не сторонний наблюдатель, он попадает «внутрь» поля боя. Лично мне фильм Пабста напомнил современный чёрно-белый мульт типа «Ренессанса». Персонажи словно нарисованы: белые блики и чёрный контур – вот их лица.
Лулу – единственная живая в этом царстве мёртвых. Зловещее сочетание враждующих «материй», размытость контуров делают атмосферу «Ящика Пандоры» призрачной. Здесь всегда ночь, а у вещей и людей – потусторонняя аура, особенно в финале, когда в Лондоне «вышел Джек их тумана, вынул ножик из кармана». Вокруг Брукс – мёртвые существа с напряжённой мимикой. Они не живут, а мучаются. Их мерцающие непрозрачные маски страшны. 
Лулу же играет и скачет, смеётся и блещет глазами. В начале фильма она прямо-таки светится в своём белом платье – как звезда. Этот женственный «ребёнок» невинен и порочен одновременно. Хочу заметить: нравственный аспект поведения Лулу / Брукс совершенно сметён живостью и открытостью её нрава.
Впечатляет игра глаз: «огоньки» во взгляде смеющейся Лулу и адское пламя прекрасных очей Потрошителя. Всё превосходит крупный план ножа, так и просящегося в руки убийцы. Магнетическое свечение лезвия – бескровного, символического – воздействует и на зрителя.
Лулу должна умереть. Призраки тянутся к живому: мужчины и женщины в фильме влюблены в одну Лулу, потому что она вызывающе жива и смешлива. Тогда самый главный мертвец превращает её в одну из призраков.
Ящик Пабста
Фильм захватывает с первых кадров. Он чем-то напоминает современные реалити-шоу: динамично, жизненно, никакой «немой» вычурности. Здесь даже грубость в вещах, лицах и поворотах сюжета своеобразно тонка и символична. Декорации не «картонные» (условные) и не живописные: за ними угадывается рука строителя с молотком и гвоздями.
Восхищает, конечно, Брукс, которая так естественно играет (искрится, трепещет, переливается, как бабочка), а не переигрывает на манер звёзд раннего кинематографа. Лулу – инопланетянка, фантастическая манекенщица «ревущих» 20-х и галатея Пабста. Ей всё равно, каковы законы общества, – она буквально перетанцовывает границы. Этот капризный ребёнок сам себе закон, поэтому счастья ей не будет. Жалости к Лулу нет, так как она воплощает то, что бессмертно. Магичен в фильме и Джек Потрошитель, сыгранный красавцем Густавом Дислем. Образ получился и туманным (сотканным из лондонского «миазма»), и материальным до трепета. В глазах убийцы читается великое безумие. В финале точно бездна раскрывается, и мне почудилось: маленький наш экран вдруг расширился до простыни старинных кинозалов – никельодеонов.
Лулу в рамке
Белая простыня – она натянута так туго, что, кажется, вот-вот порвётся. Но нет… Какое-то шевеление за ней. Появляется тень, начинает пульсировать, то приближаясь, то отдаляясь. Иногда тень приникает так близко, что только границы простыни удерживают её от обрушения на зрителя. Так, во время просмотра «Ящика Пандоры» мне всё мерещилось: ещё немного – и укрупнённая Луиза Брукс «вывалится» прямо к нам. Отсутствие звука – тоже способ спастись от Лулу: мы, слава богу, не слышим её губительного смеха. Пабст прав: первобытное надо обуздать… хоть простынёй, рамкой экрана.
Немое кино, или Пластырь на раненое сердце
Самцы братьев наших меньших никогда не догадаются в пылу схватки обратить свой гнев на самку. Она – трофей, ради которого копится жир кабанов, отращиваются павлиньи хвосты и раздаются соловьиные трели. Миф о Пандоре несёт в себе этот примитивный исток мужской рефлексии. Фильм Пабста – не мифологический, а, скорее, биологический: одна-единственная женщина толкает общество цивилизованных мужчин в бриолине к первобытной возне. Первая часть фильма сплошь – потешные (о, эти усики, фраки, макияжи) иерархические бои. Мужи и мальчики пресмыкаются перед Лулу, ничего не получая взамен, – разве что секундную улыбку. Вы только посмотрите, как нервничает судья: смертоносная Лулу так хрупка и невинна! Он тоже не прочь запереть тигрёнка в клетку. 
А эти её движения головкой по синусоиде – она даже ожерелье снимает танцуя. Действует, как удар. Спасибо Пабсту, что не заставляет Брукс все два часа смотреть в камеру. Впрочем, достаточно и крупных планов: эти глаза, эта улыбка сжимают внутренности железной хваткой терминатора. Эгоистичная наивность плюс зверское обаяние – сама природа взыграла в теле Лулу, нацеленная на патриархов общества и на их вырожденных сыновей. Причёска у героини похожа не то на шлем авиатора, не то на будёновку: она словно отрезает лицо от головы.
Феномен Брукс творит древний киноаппарат, благодаря которому в мимике Лулу – Луизы исчезают переходы, остаются одни очертанья, чёрно-белые состояния (обида-радость, неловкость-развязность, нахмуренность-смех). Это упрощение реальности – вполне простор для китча, ан нет – от Брукс глаз не оторвать! Сила немого кино – в молниеносном мелькании этих эмоциональных пятен, в шероховато-угловатой пластике первых призраков экрана. Значим и дефект = эффект постоянного сбоя яркости кадра, в чём есть особый ритм, ветхий, с иррациональным ГРУвом, как в старых джазовых записях. Только слушаешь его не ушами, а глазами. На нервы действует – не то слово: всё ждёшь, когда с периферии выпрыгнет монстр, а выпрыгивает Лулу.
Не удивительно, что напряжение между экраном и зрителем не ослабевает ни на секунду, хотя смотрим мы фривольную немецкую киношку со скомканным сюжетом. Кстати, старый аппарат многие кадры проглатывает, и монтаж с большими временными разрывами сцен ему подыгрывает, вынуждая мозг додумывать связи на основе нескольких грубых штрихов. Не дай бог, «Ящик Пандоры» окажется для кого-то первым в жизни немым фильмом: его агрессия непереносима, для человека насмотренного сей эротический массаж сетчатки, пожалуй, в удовольствие. Терпеть стоит ради финальных сцен.
Джек-Потрошитель – единственный, кто поступает по-человечески. Он как «братец» Лулу. Поэтому она так беспечна и словно не замечает блистания ножа, но кожей чувствует драйв Смерти, кокетливо играет с ней, призывает её. Это подарок к Рождеству. Снег не окроплён ни одной каплей жертвенной крови. Кокон навскрыт – и Психея теперь свободна.
|
